Холмы России

Ушел он. А Серафимка все стояла на мосту да будто и видела себя в алой косынке среди снегов, а кругом волями все обнимаются, целуют друг друга от радости.

Чудно, чудно. Что это с ней? Ноги не идут. И тоска все ниже и ниже давит. В теплое бы лечь и укрыться, чтоб никто не звал и не тревожил. Где такой уголок?.. В копне зимней... Тоска давит, и ноги не идут1

Вернулся в свою усадьбу Викентии Романович с поземкой в поле, и на душе взвихривало и осыпало инеем: метелились слухи мятежом российским, а на пустырях заводами и фабриками ставил остроги капитал иностранный. Мимо михельсоновских ворот вчера проезжал, сам видел у конторы парней и девок-от голода и холода просились в каторгу, с ненавистью окинули взглядом его. Отвернулся Викентии Романович, зубами скрипнул. Хоть сам мятеж затевай, бей в набат и в лес волком. Видел на улице витрины зеркальные заморские:

брильянты, золото, камни драгоценные.

Понимал, предвидел, что усадьба его лишь гравюра, которую можно купить у обнищавшего или взять за долги. В изморози усадьба и на самом деле была похожа па гравюру из старинного серебра. По углам башенки и над крышей, в середине, башенка луковкой. На все четыре стороны леса и поля ловягинские, да будто обламывались с краев, сползали.

Рано утром по деревянной лестнице, устланной: ковровой дорожкой, в комнату к приехавшему ночью брату поднялся Антон Романович - в легких белых чесанках, в вязаной фуфайке. Надень платок - баба мордастая с острыми хитрыми глазками.

Он старше Викентия, характером мягче, рассудительный, любил прощать, почтительно слушать и простачком поддаваться в делах. Хватку волчью со спины оставлял брату. Тот, хоть землю грызи, не простит, пылкий, в ярость входил и в коварство. Силой в деда: вожжи руками рвал и зубами поднимал ушат с водой.

Викентии Романович давно встал: с солнцем всегда вставал, колол дрова, купался. По наследственной традиции и зимой, в проруби. Растирался полотенцем, а потом суконной вязанкой до жара и шел чай пить.

Он сидел у окна, покуривал из янтарного мундштука душистую папироску,

Антон Романович сел в кресло у стены духовой печи в лазурных изразцах.

- Какие, братец, новости? - сказал Викентий Романович.-Дом опалимовский приобрел.

- За сколько же?

- Так. Я всегда говорил, что дураки существуют для того, чтоб делать умных богатыми. В этом их польза и назначение.

- Дурак так наломает, что после свое и на коленях не соберешь,- не вникая в подробности, сказал Антон Романович.

Рассуждения и замечания брата предупреждали о возможных неприятностях, и его умом Викептий Романович в делах не пренебрегал.

- Не стоило бы трогать. Да дом рядом с трактиром, готовый. Не утерпел. Райские номера будут, с травкой дурманной.

- Брат,замолчи!

Антон Романович будто и не касался дел брата, на случай, и никто не знал, кто стоял за спиной хозяина трактира.

Викентий выдвинул ящик стола, достал коробочку и раскрыл ее. Антон Романович приблизился. В черном бархате коробочки покоились перстни. Бриллиантовые.

На доходы трактирные куплены вчера - в копилочку ловягинскую, братскую.

Антон Романович повертел перстни. Чистейшей воды брильянты как росинки дрожат.

- Не крадет ли хозяин-то наш? - спросил как бы между прочим.

- Он меня знает. Я за пятак не прощу,- ответил Викентий.

- Смотри,- и снова впился взглядом в брильянты Антон Романович.- Цвета горячие, красавицам жгучим как раз.

- У старика купил,- пояснил Викентий.- Скорпион с миллионом. Страстей никаких. Хочу проверить. На самом простеньком.

- Не сносить тебе головы. Оставь! Сами накопим.

Там ржица, там ленок, там ягодка. Улей-то один, а пчелок несущих много. Каждая принесет нам свое,- вразумлял Антон Романович: брату пылкому не чета.

- Да я из интереса. Интерес у меня к этому скорпиону. Неужели никаких страстей?

- Страсть его в бриллиантах и в золоте. Неразделимая, как точка плодовая в семени. Что заложено, то и произрастет.

- Убедил, убедил. До чего же просто. Ты сказал умно, а я послушался. Да меня вряд ли чем убедишь.

Ты и сам сказал: что заложено, то и произрастет. А послушаться другого - значит свою плодовую точку стереть. К чему тогда семя? Убедивший произрастет, а убежденный им загниет.

У ворот, с которых сыпало метелицей и снег, рябиново искрясь, взвивался дымкой, остановились сани с упряженной лошаденкой.

В санях поднялся мужчина, в бекеше и в шапке с красным крылатым верхом, и шагнул в снег. Не спеша шел к крыльцу по ровной, посыпанной песком дорожке.

Антон Романович отскочил от окна и, предполагая недоброе, спрятал коробочку с брильянтами за голенище валенка.

Викентий наблюдал с высоты за приезжим. Тот дал по шапке выскочившему Желавину и через минуту уже стоял в дверях комнаты.

- Что за аллюр? - удивился Викентий, замечая, что приезжий, одежду будто с него снял - и бекешу, и бурки,- и чем-то даже был похож на молодого барина.

- В вашем образе, князь!

- Я не князь.

- Выше князя!

Викентий словно бы ждал такого признания: не из тщеславия, а от некоторой обиды - в предвидениях своих считал себя достойным иных ступеней, чем ступени трактирного крыльца.

Викентий попросил брата оставить их.