Холочье. Чернобыльская сага

И совсем не до смеха мне было однажды. Олег был моим ровесником, я не мог ему поддаться в борцовской схватке и боролся во всю силу. Вокруг появились зрители, я слышал, что мне лучше сдаться, а то тетка Лизка… Конечно, я уперся. При чем тут тетя Лиза? Силы были равны, и наша схватка потихоньку превратилась в бой. Он меня укусил, я его за это ударил… Драка, самая настоящая и жестокая, разгорелась в пыли, под крики зрителей. В деревне не принято разнимать – как тогда узнать, кто победил? Когда силы уже покинули нас и мы поднялись, шатаясь, еле живые, я увидел на своих руках и на теле ошметки кожи, которые Олег вырвал из меня укусами. А на месте нашей драки белели два пятна – это были два его передних зуба. И тут раздался чей-то крик: «Тетка Лизка!»

Меня прятали как раненого партизана – в лопухах, потом в заброшенном доме Голофаевых. Тетя Лиза рвала на себя дверь, а я выбирался через разбитое окно в дальней комнате. Я выглядывал из ржи, опять нырял в нее и полз, как уж, подальше от дороги. Мне повезло. Она меня не догнала, не нашла. Но я помню ужас всех моих друзей перед силой, которую нельзя победить. Я видел их глаза и видел этот страх. Он был и в моих глазах, но его я не видел, конечно.

Я думаю: что же это было? Каменный век прислал свое послание?

Когда я сравнил свои юношеские чувства с проросшей в неволе картошкой, то, конечно, переусердствовал. Чрезмерный, смешной образ. Но трудно мне найти другой для обозначения тех границ, которые очертило вокруг меня Холочье. Две безответные любви пронеслись навстречу друг другу по улице, не заметив одна другую, животная любовь тети Лизы взорвалась перед моими глазами, обдав холодом дикого леса, и я почувствовал в этом только часть жизни, для продолжения которой вскоре попрощаюсь с Холочьем.

И раз уж я так оживил свою деревню, то пусть прозвучат ее слова: «Туда, туда, за мои пределы, там сполохи молний, огонь до неба и ответы на все вопросы. Ты, может, вернешься, но для возвращения надо покинуть свое место. Так птицы вылетают из гнезда, так вода проносится у берега, так облака летят по небу».

Куда?

32

В Париже, или в Риме, или в Иерусалиме, где жизнь сама по себе и художественна, и чувственна, и бесконечна, я жалел о том, что Холочье только сейчас, после своего исчезновения, обрело такую силу. Но почему оно тогда, в моем детстве, в моей юности, являло только первые части своих образов? Наверное, чтобы увидеть их продолжение, надо быть не в том месте, о котором жалеешь, а далеко – и по времени, и по расстоянию.

В Холочье я не мог понять его, не мог. Как не мог в детстве понять слова дедушки в споре с Юзиком, который сравнил самоубийство Витькиного отца у костра с жертвоприношением. «Вы же образованный человек! – вскричал дедушка. – Какая жертва? Разве мы в каменном веке? Не усекновения жизни ждут от нас небеса, а продолжения ее!» Я запомнил эти слова, хотя это кажется невозможным.

Столб дыма, поднимающийся к небу, бездонное озеро, все рассказанные мною истории не имели своего продолжения в той жизни. Так когда-то Иван Ягныш строил для себя всю жизнь новый дом, большой, кирпичный, рядом со старым, материнским. Не год, не два, а десять или двадцать лет, вот такие масштабы времени этого строительства. Уже и мать умерла, и Иван остался один, а все строил и строил, достраивал. Умер, когда дом был готов. Хоронили его уже из нового дома, он лежал в гробу в огромной пустой комнате, а вся деревня пришла попрощаться – все поместились. Казалось, что и старый дом, тот, что был рядом, поместился бы. Кто-то предложил перенести Ивана для прощания туда, и все стали думать: а как лучше? Никто не знал. Поставили гроб посреди двора, между двумя домами, и все смотрели то направо, то налево, как в чистилище.

Иван запомнился этим выбором. Он словно строил все эти годы не новый дом, а то, о чем еще никто не знает.

33

Представляя свою судьбу в виде странной сновидческой субстанции, я всю жизнь чувствовал перед нею вину. Как будто мы шли рука об руку, а я мешал ей. Но кто из нас кого поправлял?

Я был виноват перед ней, потому что всегда играл с ней в ту игру, в которой, конечно же, она начинала и выигрывала, но я пытался тоже поучаствовать.

Если б можно было прожить еще раз! Я бы исправил все ошибки, хотя это было бы как раз самой большой обидой, нанесенной судьбе.

Иногда я с улыбкой рассматриваю линию жизни на своей ладони. Почему она не сплошная, а прерывистая, как будто несколько отрезков соединились под углом друг к другу? Если признать, что эта линия иллюстрирует мою жизнь, то придется согласиться, что промежутки между отрезками – ситуации выбора. И память доказывает это.

Однажды в новогоднюю ночь я мог бы по своей воле измениться так, что сейчас не было бы человека, рассказывающего это.