Холочье. Чернобыльская сага

По окончании училища мой отец Алексей Кондратьевич Карпекин был назначен в Амхиничскую церковноприходскую школу. Но, влюбившись в Евфросинью Семеновну Кешикову, он бросил работу в школе и пошел в зятья к соседу. Так бесславно закончилась педагогическая деятельность моего отца. Дедушка Кондрат за это лишил отца большого наследства. В земле было отказано. Он получил лишь овцу, свинью и жеребенка. На землю его тестя претендовали еще дочери и сыновья. Всю жизнь отца упрекали в том, что он пришел на готовое хозяйство. Он доходил до такого состояния, что часто покидал дом на долгое время, однажды на целый год, но мать каждый раз упрашивала его вернуться в семью. В двадцать три года, уже имея годовалую дочь Агафью, он был призван в армию. Служил четыре года и вернулся домой в звании старшего унтер-офицера.

Отец был крайне неуравновешенным человеком. Он был вспыльчив и отходчив. Любил шутить над другими и не терпел шуток над собой. Однажды я и мой старший брат Прокофий пахали, и на куст на нашей полосе сел рой пчел. Отец был в восторге. Он приказал мне снять верхнюю рубашку, чтобы огрести в нее пчел. Отец с рубашкой в одной руке и ложкой в другой подошел к рою и начал его огребать. Несколько пчел бросились на отца и ужалили его. Сначала он, зная эти слова от своего отца-пасечника, ласково обращался к ним: «Пчелка, пчелка, к Божьей матери!» Но когда его одновременно ужалил десяток пчел, он начал проклинать того, кто их создал. Досталось и нам с братом, хотя мы были совершенно не виноваты. Отец поклялся, что никогда у него не будет пчел. После этого случая достаточно было кому-нибудь из нас за обедом ударить себя по шее и сказать: «Пчелки, к Божьей матери!» – как отец с руганью опрокидывал стол.

Отец писал для крестьян из окрестных деревень жалобы в любой адрес, от земского начальника до губернатора. Его за это дразнили Пекельным по фамилии еврея, который был адвокатом. Платой за труд была бутылка водки, которая тут же и распивалась. Эта деятельность отца не нравилась матери, что порождало в семье частые споры, ругань, а иногда и драки.

Отец был жалостлив, не скуп до расточительности и не мстителен. Он всегда говорил нам: «Месть – это признак безумия».

Отказ отца от учительства был главной ошибкой его жизни. Но, как это бывает, когда нежелание признать ошибки превращается в убеждения, отец стал лютым врагом всякой учености. Он не хотел нас учить, высмеивал мою тягу к книгам, считая это ленью. Нет худа без добра: может быть, вопреки этим насмешкам во мне в самого детства разгорелось и не угасало всю жизнь желание учиться, стать образованным человеком.

Наша семья.

Семья наша была довольно большая. Из всех рождавшихся детей в живых остались четыре брата – Прокофий, я, Иосиф, Федор и пять сестер – Агафья, Ксения, Акулина, Вера и Мария. В 1910 году отец решил переселиться на хутор. Этот год для нашей семьи был страшным. Не было дня, чтобы у нас не раздавался плач, как будто в избе был покойник. Мать с бабушкой и тетей Агафьей проклинали отца и министра Столыпина, который выдумал эти проклятые хутора. Но отец был неумолим, никакие слезы, угрозы и причитания на него не действовали. Он со старшей сестрой, которой было пятнадцать лет, зимой перевез на трех лошадях на хутор все наши надворные постройки из деревни. Весной на хутор переехала вся семья за исключением бабушки, которая не выдержала переживаний и умерла. Так мы по воле отца стали хуторцами.

Хутор Алексеевка.

У нас было девять десятин земли. Четыре находились под лесом, лугом, болотами, а пять обрабатывались. При наличии десяти душ семьи этого было мало. Хлеба еле хватало, и то примешивалась в рожь гречневая мякина. Хлеб с ней был черный, как уголь, и крайне жесткий. У нас было две лошади, две коровы, десяток овец и шесть свиней. Много было гусей и кур. Мясных и молочных продуктов хватало, так как на сторону они не продавались, все съедалось семьей. Продавалась пенька, льняное семя, конопля. Ежегодно продавалась корова и двухлетний жеребенок. Вырученные за это деньги шли на уплату налога за землю, покупку подсолнечного масла, керосина, гвоздей и других необходимых в хозяйстве предметов. Одежда, как нижняя, так и верхняя, была только собственного изготовления. Обувь мужская и женская – лапти, которые плелись из лыка липы, или чуни, плетенные из тонких веревок.

Наш хутор находился в двух километрах от имения Бибиковых. Помещица Бибикова была одинокая старая дева. Летом сестры, брат и я ходили к ней на поденщину грести сено, убирать яблоки, копать картошку. На заработанные деньги каждый из нас мог покупать, что ему хочется. Но при этом с шестилетнего возраста каждый имел свою рабочую обязанность на хуторе. Я пас свиней до одиннадцати лет, до начала Первой мировой войны. Отец был мобилизован. Вместе со старшим братом Прокофием мы стали выполнять всю тяжелую работу, пахали, боронили. Я очень боялся, что скоро окончится война, придет домой отец, и меня снова заставят пасти свиней. Нет более неблагодарной работы!