Холочье. Чернобыльская сага

Болезнь моя была какая-то своеобразная: появлялась бессонница, одновременно с ней наступала страшная раздражительность, хотелось плакать, убить себя, бросало то в жар, то в холод, голова ужасно болела, желудок работал плохо. Я боялся людей и ненавидел и себя, и все окружающее. Хотелось умереть, но смерть не приходила. Тогда я решил покончить с собой. Но как? Никаких смертельных форм я не знал. Знал только, что кто не хочет жить, тот вешается. Но эта смерть меня страшила. Однажды я услышал от матери, что уксусом можно отравиться, если выпить стакан. Уксус у нас был, и я решил этим воспользоваться. Налил себе полный стакан и залпом выпил. При этом присутствовала моя пятилетняя сестра Мария. Она стала просить дать уксусу и ей. Я решил, что умирать вдвоем не так страшно, и налил ей полстакана. Она выпила, мы легли и собрались умирать. Прошел час, полтора, но смерть упорно нас не беспокоила. Зато в животе поднялся такой шум и началась такая рвота, что нельзя было отойти от ведра.

За это самоубийство мне досталось от родителей, но я не оставил мысль покончить с собой и решил удавиться салом. Когда никого не было дома, открыл ящик, где оно лежало, вырезал круглый кусок, который с трудом затолкал в горло. Но снова из моей затеи ничего не вышло: сало в горле рассосалось, и я стал свободно дышать.

Я рассказал об этом другу Сафрону, он испугался и потребовал от меня клятвы, что я больше этого делать не буду. Он же рассказал все моей матери, и та повела меня к попу. Он выгонял из меня нечистую силу молитвами и кадилом, за что мать уплатила ему десять рублей.

На этом закончились мои попытки смерти. Я стал внимательно следить за собой, особенно летом: не ходил босиком по росе, не купался, не водил лошадей в ночное, не ложился на сырую землю. Вскоре малярия оставила меня в покое.

За что любила меня мать, и за что я ее люблю.

Отец делил детей пополам. Иосифа, Прокофия, Федю, Ксению и Агафью любил, а меня, Акулину, Марию и Веру считал обиженными природой. Если первых он никогда и пальцем не трогал, то нам всегда от него попадало, и всегда понапрасну.

Мать больше всех любила меня – за то, что я часто болел, что был самый исполнительный, что не проявлял скупости, и за то, что я всегда рассказывал ей прочитанные книги и стихи. С семилетнего возраста я плел лапти ей и сестрам и обещал матери, что как только вырасту, буду возить ей и сестрам подарки. Мать особенно хотела, чтобы я учился, так как считала, что из-за плохого здоровья я крестьянством заниматься бессилен. Отец же всегда твердил, что из меня человека не будет, хоть у меня есть и способности, и прилежание. Почему он так считал, сказать трудно. Видимо, он просто испытывал ко мне отвращение. Так я был в семье и любимым, и нелюбимым сыном. Я это понимал и переживал очень болезненно.

Когда отец забрал меня из училища, я два года находился дома, оторванный от людей и товарищей, в окружении лесов и болот. От скуки зимой деваться было некуда, зато летом было полное раздолье. Много было грибов, ягод. Много людей выходило работать вместе в поле. Эти два года закалили меня, я стал полноценным крестьянином – отличным пахарем, хорошим косцом. Я слился с природой. Иногда мне казалось, я понимаю, о чем поют птицы, что чувствуют коровы и кони. Но мысль о том, что нужно учиться, не давала мне покоя. Отец об этом и слышать не хотел.

Комсомол.

В сентябре 1922 года я был в Ново-Ельне в гостях у своего товарища Арона Альперина. Он сказал мне, что вступил в комсомол. Мы вместе пошли в комсомольский клуб. Он представил меня секретарю местной организации Василию Демьянкову. Мы с товарищем Демьянковым договорились, что он приедет в Яшную Буду, и мы организуем комсомольскую ячейку. Так и случилось. Он приехал, сделал доклад, и мы выбрали секретарем ячейки Федора Геращенка, а заместителем меня. Наша комсомольская ячейка была очень активной. Мы проводили беседы, устраивали платные и бесплатные спектакли, помогали членам комбеда собирать хлеб и другие продукты по продразверстке, устраивали засады на дезертиров и бандитов. Все мы были вооружены винтовками и наганами. Надо сказать, что комсомол был мой единственный путь к жизни, из моих лесов и болот другого просто не было.