Холочье. Чернобыльская сага

Мне предложили вступить в партию. Надо было написать автобиографию. Я написал, что был батраком, и утаил, что мой отец столыпинский хуторец. Но мой обман вскрылся. После этого позора я не мог оставаться на работе и уехал домой. Там меня встретили лишь насмешки отца: «Ну что, комиссарчик, наслужился? Хотел примазаться – не удалось, выгнали в три шеи. Что, нужна или не нужна тебе земля, а? Ты уж выбирай». Одна только мать понимала мое горе и тяжело переживала его. Я не мог оставаться дома и решил уехать в Минск, а там что будет, то будет. Отец отказался дать мне денег на дорогу, а мать собрала ровно три рубля.

Дорога.

Утро 3 мая 1925 года было теплым и ясным. Птицы громко пели в березовой роще, в которой стоял наш дом. Брат пригнал лошадей из ночного и, придя в дом, сказал:

– Можете ехать.

– А кто меня отвезет на пристань? – спросил я.

Брат ответил:

– Можно и на своих двоих. До пристани всего двадцать верст.

Мать взяла мой чемодан, и мы вышли из дома. Запрягли лошадь и, не прощаясь ни с кем, да никто и не вышел провожать, выехали по направлению к Сожу.

Дорога заняла у нас три часа. Парохода пришлось ждать на пристани больше часа. Мать отдала мне три рубля и чемодан, в котором был кусок сала, три килограмма хлеба и полотенце. Мы плакали. Я взял билет до Гомеля за рубль двадцать пять копеек. На пароходе я забился в дальний угол и крайне расчувствовался.

Следующим утром наш пароход пришел в Гомель. До поезда в Минск оставалось пять часов. На вокзале я узнал, что билет стоит три рубля сорок пять копеек. У меня оставалось рубль пятьдесят. Я сел на угловую скамейку, задумался, как мне доехать до Минска, и сам не замечал, как у меня одна слеза подгоняет другую. За мной наблюдал сидящий рядом старик. Он стал расспрашивать, что случилось, и я откровенно ему все рассказал. Старик улыбнулся, повел меня к кассе и взял билет. У меня потемнело в глазах то ли от радости, то ли от неожиданности и стыда. Я хотел отдать деньги, которые у меня оставались, но он наотрез отказался их взять, так же, как и дать мне свой адрес. Он проводил меня до поезда и сказал: «Вспоминай раба Божьего Тимофея». Видимо, я так и умру должником, не ответив взаимностью тому, чей образ навсегда запомнился мне. Какая большая сила у добра. Этот старик встал вровень со всем злом, которое я встречал в жизни.

Наш поезд рано утром прибыл в Минск. Я пришел к ЦК комсомола с просьбой определить меня на работу. Но инструктор сказал, что запросит райком по месту моего жительства, почему я курсирую туда-сюда и почему оставил работу в избе-читальне. Я понял, что должен сам искать работу. Но куда идти? Минск я совершенно не знал.

В те годы по всей стране была безработица, и по Минску таких, как я, бродили тысячи. Я сел на конку и поехал до конечной остановки, вышел и пошагал из города на север. Пройдя километра четыре, я повстречал мужчину средних лет и обратился к нему с вопросом, нет ли где работы. Он объяснил мне, как дойти до рабочего поселка торфяного завода, который находился в шести километрах. «Только там принимают таких, как вы». Всю дорогу у меня гудели в голове эти слова «таких, как вы, таких, как вы». А какой же я? Ответа я дать себе не мог.

Директора завода я застал, но он, даже не глядя на меня, сказал: «Рабочих нам не нужно, хватает». Чемодан выпал из моих рук. Тут директор, видя мою полную растерянность, спросил, кто я и откуда. Я сказал, что был заведующим избой-читальней на Могилевщине, а сейчас нуждаюсь в средствах существования. Он предложил мне написать заявление на работу, а прочитав его, улыбнулся: «Какой чудный почерк!» – и написал в уголке заявления: «Зачислить в штат рабочим».

Цнянский торфяной завод.

Торфозавод размещался в Цнянской низине и охватывал несколько сот гектаров. Залежи торфа были очень большие. На летнюю работу привлекали несколько сот человек. Я перепробовал все виды работ и оказался на хорошем счету у директора. Он хотел послать меня на курсы и после них сделать своей правой рукой. Он предлагал мне рекомендацию для вступления в партию, но я понимал, что в партию мне не вступить. Я не хотел повторить свой позор.

По выходным мы ездили в Минск помыться в бане и праздно провести время. Минск тогда был незавидный городок. Дома были деревянные, двухэтажных не больше десяти-пятнадцати, а трехэтажных и в помине не было. Только центральная улица была вымощена диким камнем. Главным средством передвижения была конка, в ее вагоны умещалось больше ста человек. Конка шла не быстрее четырех километров в час, пешеходы легко обгоняли ее.