Холочье. Чернобыльская сага

Что я видел в своей жизни хорошего с самого детства? Ничего. Видел тесные избы, в которых жило десять и более душ семьи. Видел грубую самодельную одежду, общие нары, занимающие половину жилого помещения с «постелью», напоминающей свиное гнездо. Видел вечно грязных, исхудалых членов своей семьи, которые трудились с раннего утра до позднего вечера, всегда хмурые, недовольные и собой, и окружающими. Такими были и соседи. Видел десятки нищих, переходящих от хаты к хате как тени и просящих подаяния. Видел детей с ногами, потрескавшимися от грязи и сочащимися кровью, видел богатеев, катающихся на четверках чистокровных рысаков, не обращающих на нищих и бедняков никакого внимания, воротящих от них носы. Слышал плач женщин во время войны, видел общий подъем людей на митингах, видел жестокий военный коммунизм и радостных, сытых людей времен нэпа, видел массовую коллективизацию и раскулачивание, карточную систему и голод, пятилетки и ничем не обоснованный террор, избиение, уничтожение передовой части партактива, совактива, видных военных, культурных, инженерно-технических кадров. Люди в то время напоминали беззащитных птицеподобных существ, когда в их стаю ворвался орел и безнаказанно стал истреблять ценнейших из их породы. Каждый день той жизни был настолько тяжел, что ты не уверен был в себе, не знал, что ждет тебя завтра, так как в каждой организации, в каждом учреждении, в каждом доме сидел тайный агент или информатор, готовый поймать тебя на каждом твоем слове. Надо было смотреть во все стороны, чтобы тебя не укусила черная собака, а таких собак было множество, видимых и невидимых. Органы госбезопасности пользовались неограниченной властью и имели информаторов повсюду. За мной, как лиса, ходил такой информатор по фамилии Мельников и по кличке Хоха. Он часто приходил ко мне домой и заводил разговор на политические темы, осуждая власть, законы. Я сразу понял, что собой представляет этот человек, но не знал, как от него избавиться. Меня спас Михаил Иваровский. Он повел Хоху на речку, показал ему пистолет и сказал, что пристрелит, если только меня арестуют. Этот трус испугался, во всяком случае, от меня отстал. Все-таки я не знал, что было бы со мной дальше. Но в 1941 году началась война».

4

Бывают слова, которые нельзя обойти окольными путями.

Уже много дней я мучаюсь ими. Время, когда я сижу, и думаю, и пытаюсь их написать, съедается мгновенно, часы за часами, дни за днями. Мне кажется, я проваливаюсь куда-то – в пустоту, в темноту, в бездонную пропасть. И понимаю, с трудом, с опозданием понимаю, почему это так. Об этом нельзя написать. Нельзя написать о другом, потустороннем мире, и он мстит мне немотой, молчанием, отсутствием формы, зачеркиванием слов, не ведущих на дорогу, как будто кто-то кружит меня в темном лесу. Нельзя написать о другом мире. А я упорствую.

Однажды я побывал там. Когда никого в этом мире не стало, и я сам здесь исчез, я увидел свою улицу, беззвучно говорящих соседей, отца и мать, и дедушку, и бабушку, коров, коней, и луг под ними, и речку с неподвижною водой. Я смотрел вокруг себя и плакал от любви ко всему, что видел. Но меня никто не замечал, я не нужен был, а может, нелюбим – еще не пришло мое время. И пора было обратно, я это понял по страшной боли напоминания, что должен вернуться. Я оглянулся, побежал и помню, что нырнул со всего бега головой вперед в вертящийся циферблат. Семерочка, приоткрывшись, пропустила меня.

Как-то в аэропорту я увидел в книжном киоске свою книгу об отце. Обрадовавшись, сфотографировал ее и послал сыновьям. Потом, сидя на скамейке в зале ожидания, пересмотрел отправленные сообщения. Фотография была послана отцу, умершему два года назад. Я так и не смог стереть из адресной книги его номер.

Совсем недавно в деревне возле магазина двум пьянчугам показалось, что я слишком медленно проезжаю мимо них. Они искали, к кому прицепиться, блуждая бессмысленными взглядами по сторонам, подбрасывая в руках какие-то предметы, отвертки или ножи, не успел рассмотреть. Я подумал, что они пришли из тюрьмы, не знают, что делать на свободе, и совсем не прочь вернуться обратно. Помню белую пену в уголках их ртов, доказывающую, что они не в себе. Они стали рвать дверь моей машины. И тут у меня зазвонил телефон. Я машинально взял его, вгляделся – звонок был от отца. Умершего два года назад. Если б не было этого звонка, я, конечно, вышел бы из машины. Но на этот раз я впервые в жизни убегал, предупрежденный об опасности. Мои преследователи бежали за машиной, надеясь, что я приторможу на повороте. Я смотрел на них в зеркало заднего вида, слушая звонок телефона, оцепенев, не решаясь нажать кнопку ответа.

Хватит этих примеров моей связи с потусторонним миром. Каждый человек знает их на своем опыте. Зачем же я пишу об этом, преодолевая внутреннее сопротивление?

Тот иной мир, за семерочкой, загадочен не меньше, чем мысли о нем. Но он существует, иногда являясь в виде подсмотренного зазеркалья. Или напоминая о себе странными сигналами.