Холод

Скрипач отвернулся, и принялся бездумно смотреть в окно. Ит, во время разговора сбросивший скорость, нажал на газ, тем более что они снова выехали на главную дорогу.

…Катастрофа, отрешенно думал Ит. Ну конечно, катастрофа. Только это, видимо, слишком маленькое слово для того, что тут происходило… точнее, ещё произойдет. Он ведь сумел сделать то, что хотел — полностью отчистил планету от таких, как мы, даже воспоминаний не осталось, даже обломков костей. Он перекроил планету так, как желал — и, вполне вероятно, он рассчитывал с её помощью влиять на Сеть тоже, оттуда и эти выходы, порталы, связки.

Вот только что именно он перекраивал, что именно старался захватить? За что он боролся? Не просто так он выбрал именно этот мир. Или, может быть, он его и не выбирал? Может быть, и не была Терра-ноль никогда обычной планетой, коих мириады? Разве может она вообще быть обычной, если учесть сам факт существования Русского Сонма, как такового?

— О чем думаешь, Ит? — спросила Эри. Несколько минут они со Скрипачом поменялись местами, Скрипач перелез на заднее сиденье, а Эри — на переднее.

— Обо всём подряд, — признался Ит. — От Бастет до Терры-ноль. А ты?

— А я о том, что мне было сказано, — призналась Эри. — Эти два разговора, один в кафе, другой у дома.

— И что у тебя получилось?

— Оба раза я говорила с Феликсом, — Эри помедлила. — И оба раза он говорил мне весьма странные вещи.

— Странные для Берега, или странные вообще? — уточнил Ит. — По-моему, на Берегу в принципе нет ничего обычного.

— Странные вообще, — Эри расстегнула куртку. — Ит, приоткрой окошко, чего-то жарко становится. Первый раз мы говорили о книге, которую я так и не начала писать. Про спящих. Знаешь, он тогда сказал мне одну вещь, которая мне немного не понравилась. Тогда я промолчала, но сейчас мне кажется, что зря.

— И что же он сказал?

— Дословно не вспомню, разве что в общих чертах. Например, главное правило: никому, ничего, и никогда не нужно. Ты потратишь на какое-то дело все свои силы, будешь кричать, умрешь, растратишь себя, а люди пройдут мимо, и даже этого не заметят. Ты хочешь такой судьбы для себя?

— То есть не нужно ничего делать, чтобы что-то изменить, а главное — это заниматься собственной судьбой и своими делишками? — Ит, кажется, удивился. — Когда ты рассказывала, я не обратил на этот момент внимания.

— Когда я говорила с Феликсом, я тоже не обратила, — вздохнула Эри. — Но теперь мне этот момент уже не кажется таким безобидным. Теперь мне кажется, что Феликс для чего-то пытался меня… осадить? Остановить? Отговорить от задуманного? Но для чего ему это было нужно?

— А второй разговор? — Ит задумался. Нет, не сходится. Ничего не сходится, и ничего не получается.

— Второй был у моего дома, он тогда сам пришел, — Эри поморщилась. — Он тогда много всего говорил, но, как я теперь понимаю, важной была только одна его фраза. Дословно «не существует на свете кувшина, который ты не смогла бы перевернуть», а еще — что он умеет отличать бесконечное от конечного. И, знаешь, я сейчас поняла, кажется. Видимо, я чем-то сродни этой Бастет. Она нам говорила «ставший миллионами». Может быть, мы тоже… ну, похожие существа, и поэтому всё вот так получается?

Ит недоверчиво покосился на неё. Эри сидела, глядя прямо перед собой, и, кажется, пыталась понять смысл сказанных ею же самой слов.

— Вот только про кувшин не очень ясно, — призналась она. — Что нет на свете кувшина, который я не смогла бы перевернуть. До сих пор не пойму, это намек на то, что я косорукая, или на что-то ещё?

Ит рассмеялся.

— Добрая ты, — произнес он наконец. — Я бы обиделся, вот честно. А что сказал — не знаю. Мутная какая-то аналогия. То ли намек на какие-то твои скрытые возможности, то ли попытка польстить. А может, и то, и другое.

— Но Бастет сказала, что это ответ, — напомнила Эри.

— Ты веришь ей на сто процентов? — посерьезнел Ит.

— А ты нет?!

— А я нет. Хотя вроде бы у неё не было причин лгать нам…

* * *

Первые два дня дороги только и говорили о том, что услышали в музее. Строили какие-то версии, делились догадками, спорили. Но постепенно разговоры как-то незаметно сошли на нет. То ли потому что каждый вынес из этих откровений что-то своё, то ли потому, что слишком многое так и осталось непонятным и недосказанным.

Саб на пару дней сделался мрачен, задумчив. Скрипач пытался его расспрашивать, но Саб отделывался от него короткими фразами, или вовсе переводил тему на нечто незначительное и обыденное. Становилось понятно: Саб что-то для себя решил или понял, но говорить точно не будет, и пытать его бесполезно.

На четвертые сутки путешествия — ехали неспешно, окольными путями, и дорога грозила растянуться на неделю — сделали остановку в какой-то заброшенной деревне. Всем хотелось передохнуть, помыться, выспаться, наконец, а деревня оказалась очень удачно расположена, недалеко от проселка, по которому они сейчас ехали, но вдалеке от крупного села, до которого, судя по карте, было километров пятнадцать.