Холод Малиогонта

— О, да! Конечно, не мое! — Барнер расхохотался. — Я уговариваю друзей устроить мистера Больсена на место научного консультанта в лабораторию Стоксона, помогаю пробраться на «Вегу», послушно собираю для него информацию, и вдруг в один прекрасный день скромняга Больсен выкидывает трюк, в результате которого в переплет попадают и Кид, и Стоксон, и Легон, не считая вашего покорного слуги. Само собой, не мое дело!.. Но только ты не на того напал, барашек! Со мной тебе придется быть поразговорчивее…

— К счастью, у нас две комнаты! — кипя от сдерживаемой ярости, Генри поднялся.

— Да мы никак вздумали обижаться? Ай-яй-яй! — насмешливо пропел Барнер.

Не отвечая, Генри прошел в соседнюю комнатку и хлопнул дверью. Приблизившись к иллюминатору, раздвинул дрожащими руками шторы и невидящим взором уткнулся в кипящую брызгами тьму.

Барнер в это время сидел на тахте и задумчиво разглядывал собственную ладонь. Линии, прожилочки, бугорки… Иероглифы хиромантов. Налив себе еще порцию, залпом выпил. Опустив ноги на пол, осторожно прокрался к двери.

Генри не услышал, как вошел журналист. Он по-прежнему стоял возле иллюминатора и следил за ползущими по стеклу каплями дождя.

— Алло, мистер Больсен! — Барнер постучал по двери. — Нам надо объясниться.

Генри промолчал.

Подойдя ближе, журналист выбрал положение, из которого мог видеть отражение Генри в иллюминаторе. Театрально развел руками.

— Ну вот, такой уж я есть, и ничего тут не попишешь! Резковатый и прямолинейный. И не надо на меня дуться, слышишь?.. На меня не дуются. Меня или уважают, или ненавидят… Эй, мистер Больсен! У вас спина дымится! Не верите? Ну, как хотите… — Барнер присел на стул. — В конце концов, я имею право подразнить тебя? Согласись, отчасти я все-таки прав. Это наше с тобой плавание — не самое комфортное путешествие. Нутром чую, что мы хлебнем здесь лиха. Значит, чем больше мы будем знать, тем лучше. С самого начала я ориентировался на тебя. Семейные действительно предпочитают не лезть в пекло… А ты полез. И кстати, Линда тоже что-то почувствовала.

Генри обернулся к нему, и Барнер с готовностью изобразил виноватую мину.

— Ладно, Генри, забудь. Я ведь нарочно злил тебя, надеялся, что ты раскроешься. Теперь все, больше не буду. Приберегу эти штучки для Кида. Он у нас парень толстокожий, так что они ему пойдут только впрок.

— Джек, — Генри глядел на него с мукой. — Пойми, если бы я знал, как это объяснить, я бы давно рассказал. Но я сам в том же положении, что и ты.

— Но что-то такое есть, верно? — живо заинтересовался Барнер.

Генри кивнул.

— Все! — журналист обезоруживающе поднял руки. — Более мне ничего не нужно. Что-то есть, и это самое главное! — он хохотнул. — А ведь я с самого начала подозревал! Ну да ладно, молчу…

У двери он остановился.

— Если что-то прояснится или, скажем, захочешь поделиться, милости просим. То есть я хочу сказать, что ты можешь рассчитывать на меня. Честное слово, Генри, не такой уж я прохвост, и твои дамы сообразили это раньше тебя, — Барнер улыбнулся. — Иначе не отпустили бы своего единственного мужчину со мной.

Они сидели в каюте и с любопытством наблюдали, как Кид переругивается с Брэндой, стюардессой судна. С минуты на минуту должен был подойти Стоксон, а пока разыгрывалась дискуссия на тему: верны ли жены своим мужьям, а если нет, то почему и можно ли их за это прощать.

— …Все вы на один манер — преданные и ласковые до поры до времени. Уж кому, как не мне, знать об этом, — Кид страдальчески морщил лоб.

Брэнда возмущенно фыркала.

— Еще немного, и ты, пожалуй, расплачешься. Так я и поверила! Разве не тебя ждут — не дождутся в каждом втором порту?

— Ну и что? Я-то знаю, что здесь и здесь, — Кид показал пальцем на грудь и голову, — всегда и везде хранились воспоминания об одной-единственной. А вот вы!.. У вас и этого нет. Память женщины тоньше волоса. Раз — и словно ничего и не было.

— Ну, трепач! — Брэнда гневно скрестила на пышной груди руки. Говори, говори, я послушаю.

— Вспомни хотя бы Наполеона, — Кид растопырил пятерню и загнул один из пальцев, словно намеревался назвать еще с десяток-другой аналогичных имен. — Не помню, сколько уж у него там их было, но только когда он умер, сердце его, помещенное в сосуд со спиртом, предназначалось всего одной женщине.

— Это какой же?

— Императрице Марии-Луизе, — торжественно произнес водолаз.

— Что ты такое говоришь! — насмешливо протянула Брэнда. — Тогда просвети-ка меня, пожалуйста, кто такая Жозефина Богарнэ, и почему утверждают, что именно ее Наполеон любил всю свою жизнь?

— Жозефина? — Кид несколько растерялся. Подобной осведомленности от Брэнды он явно не ожидал. — Это которая, значит, первая?..

— Первая, первая!

— Так ведь она вроде бы изменяла ему?

— Изменяла?! — Брэнда перешла в атаку. — Да это он ей изменял всюду, где только успевал — и в Польше, и в Италии, и в России! Да он годами не появлялся дома! Только и знал, что воевать! А как только его сослали на остров Святой Елены, так она, бедняжка, тут же и скончалась.

— Секундочку, Брэнда…

— Что Брэнда, что?!