Холодная ярость. Воспоминания участника конвоя PQ-13

15 марта мы встали на якорь в гавани Рейкьявика, но нам опять не разрешили сойти на берег, хотя мы простояли там три дня. К тому времени продолжительность моей службы на флоте подошла к трем месяцам. Дополнительно к судам, место которых указано в походном ордере, в состав конвоя вошли два панамских судна – «Баллот» (с 26 марта) и «Бато», и одно британское – «Скотиш Американ», присоединившиеся к нам уже в море. Их место в ордере мне неизвестно.

18 марта в 06.45 конвой PQ-13 покинул Рейкьявик с коммодором на борту «Ривер Афтона» и вице-коммодором на «Индуне». Известие о выходе в море линкора «Тирпиц» заставило конвой повернуть обратно, но вскоре он вновь лег на прежний курс в Мурманск. Согласно записям в вахтенном журнале «Индуны», конвой вышел из Рейкьявика 20 марта, имея скорость хода 6,2 узла.

Несколько последующих дней мы провели у орудий, готовые к бою, поскольку вошли в минное поле, выставленное подводными лодками одной из «волчьих стай». Нам довелось обнаружить множество этих смертоносных объектов, но, искусно маневрируя, судам конвоя удалось избежать гибели и, в конце концов, мы вышли на чистую воду.

23 марта, стремясь обойти опасную зону, мы изменили курс и пошли на север вдоль меридиана 0,5°, выполняя указание держаться как можно ближе к границе ледяного покрова, насколько позволяют условия плавания. По мере приближения к кромке льда температура воздуха быстро падала и достигла отметки –40 °C. Началась непрерывная борьба со льдом и снегом, покрывшими палубу и все надстройки судна. Мачты обрели невиданные пропорции, поскольку толщина льда на них достигала 15–20 сантиметров, и избавиться от него можно было только с помощью кувалды. Судно буквально продиралось со страшным грохотом и треском сквозь обломки паковых льдов.

К 25 марту погода заметно ухудшилась, а затем на нас обрушился с норд-оста свирепый шторм, спустившийся прямо с Северного полюса. Это был не просто шторм, а прародитель всех штормов и ураганов. Тяжело нагруженные суда в бушующем море испытывали жестокую качку и, казалось, должны были вот-вот погибнуть, накрытые огромными волнами, заливавшими их так, что были видны только мачты над водой. Затем судно валко взбиралось на гребень волны, обнажая покрытые солью израненные борта и бешено вращающиеся винты, чтобы снова провалиться с душераздирающим скрежетом в ложбину между волнами. Вспененная морская вода перекатывалась по всем палубам, заливалась в вентиляционные трубы и попадала даже в каюты.

Стоило неудачно открыть дверь, и вода заливала весь кубрик. Об обычной горячей пище пришлось забыть: свои силы мы поддерживали только кофе и сэндвичами. Но даже чтобы принести их с камбуза, нужно было совершить воистину героические усилия с риском для жизни. Для этого надо было вначале дождаться, когда судно на какое-то мгновение примет горизонтальное положение, и тогда сломя голову пересечь палубу. При определенном везении можно было остаться сухим. После чего наступало самое трудное: держа термос с кофе и сэндвичи в одной руке и хватаясь за натянутый вдоль палубы штормовой леер, проделать обратный путь[4].

В то время, когда наше судно выполняло очередную порцию кульбитов, столкнувшись с гигантской волной, один из наших товарищей, Тим Макграф, вышел из кубрика на палубу, направляясь на вахту. Судно только что залило набежавшей волной, и теперь оно медленно освобождалось от потоков воды, каскадом льющейся по палубе и надстройкам. Поток сбил Тима с ног, опрокинул на спину и потащил в корму, в то время как он изо всех сил пытался за что-нибудь ухватиться. По мере освобождения кормы судна от массы нахлынувшей туда воды оно стало валиться на нос, и теперь поток потащил Тима в обратную сторону. Трудно представить, как бы ему удалось спастись, если бы один из друзей не успел его схватить в это время.

Из носа в корму по обоим бортам были протянуты штормовые леера, но даже переход из камбуза в наш кубрик на полубаке являлся опасным предприятием. Правда, во время шторма вахты на боевых постах у орудий были отменены.

Миллс пишет: «Трудно описать шум ветра, напоминавшего вопли и завывания банши[5]. Воздух был буквально заполнен всепроникающей ледяной пылью, в которую обращалась морская пена, стоило ей только соприкоснуться с металлическим корпусом судна. Вахтенные и личный состав орудийных расчетов мгновенно превращались в ледяные статуи. Их движения становились замедленными, словно они впадали в глубокий летаргический сон. Теплый воздух, вырывавшийся из губ, моментально застывал ледяными иглами на гарнитуре шлемофонов. Приходилось постоянно протирать глаза, чтобы не смерзались ресницы. Даже волосинки в ноздрях превращались в острые льдинки, оставлявшие мелкие ранки, когда мы терли нос, пытаясь согреться. Стоило этим сосулькам растаять, как нос начинал немилосердно болеть.