Холодная комната

Быстро переодевшись, Ребекка начала собираться. У неё было мало вещей, однако они все перемешались с вещами панночек, и поэтому сборы заняли час. Панночка успела за это время залить всю хату слезами, перебить всю фарфоровую посуду, не поленившись вынуть её со дна сундука, и красочно расписать Ребекке ужасы ада, который ждёт её после смерти, если она предаст человека, который так глубоко её любит и всё готов ей простить. Ребекка не слушала. На губах у панночки была пена. Её мольбы сменялись упрёками, те – угрозами, а последние – грязной площадной бранью. Потом опять шли мольбы – с падением на колени, попытками целовать то руки, то ноги подлой изменщицы и битьём лбом об пол. Всё это сопровождалось клятвами утопиться, прежде спалив весь хутор с церковью и конюшней.

– Дело твоё, – был ответ Ребекки. Тогда несчастная отняла у неё мешок и стала расшвыривать из него собранные вещи по углам хаты. Ребекка стала по новой их собирать. За нею тянулся кровавый след, потому что пол был усеян фарфоровыми осколками. Проколола ноги и панночка, преследовавшая её по пятам и иногда бившая чем попало. Вопреки всему этому мешок был ещё раз уложен. Крепко его держа, Ребекка взяла лежавшую возле лавки шпагу.

– Положи шпагу! – крикнула панночка – да так крикнула, как ещё, пожалуй, и не кричала, – это уж точно не твоя вещь!

– Она мне нужна, – сказала Ребекка. Панночка больше не возражала. Следя за тем, как Ребекка, пристегнув шпагу к поясу, надевает старые башмаки на кровоточащие ноги, она спросила:

– Так, значит, всё?

– Всё.

– Куда ж ты пойдёшь?

– Не знаю.

– А кто вчера говорил, что любит меня больше всех на свете?

– Я говорила.

– Так как же это всё понимать?

– Понимай, как знаешь.

– А если я велю засечь тебя до смерти?

– Я умру.

– Но ведь тебе будет ужасно больно!

– Да, это точно.

– Сука проклятая! – прошептала панночка. Подскочив к Ребекке, она влепила ей три пощёчины и стремительно убежала, оставив дверь нараспашку. Ребекке было понятно, что нельзя медлить. Но на столе лежали оладьи. Потекли слюнки. Ребекка съела четыре штуки, выпила молока, повесила на плечо мешок и вышла из хаты.

Солнце уже стояло над дубом, который рос за конюшней. Ласково сиял Днепр. Хлюпая кровью, наполнившей башмаки, Ребекка мимо ветряных мельниц направилась к концу хутора, примыкавшему к склону большой горы. Её огибала далеко справа киевская дорога.

Крылья у мельниц двигались, потому что дул свежий ветер. Впервые за много дней у Ребекки было хорошее настроение. Ведь она сильнее всего на свете любила длительные скитания, и теперь вот ей предстояло шагать до края Европы, до Лиссабона, чтоб купить место на корабле и плыть в Новый Свет. Ребекка давно уж хотела туда отправиться, так как слышала, что там можно жить и жидам. Ребекка не помнила своей матери, но отец рассказывал, как она, умирая в Киеве от жестокого избиения за еврейский нос, сказала ему: « Если у Ребекки такой же вырастет – отрави её, Шмойла! Так будет лучше.» Нос у Ребекки вырос весьма немаленький, но её защитницею была красота, унаследованная по отцовской линии. Длина носа ей не вредила, поскольку он имел аристократичную форму и наводил на мысль об испанской знатности. Но Ребекка, зная о матери, ненавидела красоту свою ещё больше, чем этот нос, и не защищалась ею, а наносила удары, подчас смертельные. Она часто сравнивала себя с собакой, которую отняла однажды у живодёров, когда с неё уже начали сдирать шкуру. Эта собака жила потом у Ребекки месяц, но не смогла её полюбить. Да, даже её. Ребекка не обижалась. Она вполне понимала это несчастное существо.

– А ну-ка, стой! Стой, жидовка! – вдруг раздалось позади. Ребекка, уже поднимавшаяся по склону, остановилась и повернулась. К ней приближались два казака, Дорош и Явтух. В руках у них были палки.

– Что нужно вам? – спросила скрипачка, положив руку на эфес шпаги.

– Дух твой жидовский из тебя выбить, – сказал Дорош с тяжёлой одышкой. Оба, косясь на шпагу, сбавили шаг и остановились.

– Что ж я вам сделала?

– Ты ударила нашу панночку и украла шпагу, – сказал Явтух.

– Но это неправда. Не ударяла я вашу панночку. А про шпагу мы с нею договорились, что я возьму её.

– Так выходит, панночка лжёт?

– Да, выходит так.

– Тогда отчего у неё на роже синяк?

– Об косяк ударилась.

– А пойдём назад и всё разъясним, – предложил Дорош.

– А нечего разъяснять.

Дорош и Явтух пошли на неё, прищурившись и взяв палки так, чтоб было сподручнее наносить удары. Она стремительно обнажила шпагу.

– Казаки, знайте: буду резаться насмерть! Вам чести мало меня избить, а быть мною битыми – позор лютый.

Два запорожца тотчас остановились и обменялись взглядами.

– Ведь то правда, – сказал Дорош, – чёрт с ней, с кошкой драной! Пошли, Явтух!

– А, пошли! Ноги уж не те – за жидовкой бегать!

Поглядев вслед двум старым бойцам, а потом – на хутор, который через пару сотен шагов должен был исчезнуть для неё навсегда, Ребекка вздохнула, и, вложив шпагу обратно в ножны, возобновила путь.