Холодная мята

Получил московскую «Литературную газету» с докладом Тихонова на пленуме писателей 13 февраля о состоянии и задачах литературы; между прочим, с этой высокой, всесоюзной трибуны, вспоминает докладчик и обо мне. Ищи на 3-й строке вверху, первая колонка. В «Лит. газете» 15 февраля на первой странице жирным шрифтом найдешь заметку — «В Союзе писателей». Там сказано, что будет, дескать, организована творческая встреча с писателями Львова и Ужгорода. На эту встречу с группой львовских товарищей поеду и я, Это будет с 5 по 15 мая. Потом мы из Москвы поедем, кажется, в Ленинград. Дальше: повесть моя должна выйти на русском языке в издательстве «Советский писатель», с которым я веду активную переписку.

Все это, в конечном счете, не суть важно, мне сейчас главное — написать роман. Вот. А там посмотрим…

Пиши мне почаще.

С приветом Григорий Первый».

«18. IV.1959 г.

Здравствуй, Гришуня!

Целую тебя в щечку, Людочка!

Я понимаю, что у вас, у студентов, мало времени на письма, но все-таки пишите старику, не забывайте, ибо я потом рассержусь и бог знает что могу… Та нічого я не зроблю, бо дуже вас люблю, чортенят!

Сейчас я устроил себе небольшой перерыв в работе, ничего не делаю, только читаю, читаю, читаю и даже пишу дневник, что очень редко со мной случается. Первую книгу романа я уже закончил и поэтому «байдикую»[34], вторая в черновиках тоже готова, но на днях я ее прочитал и решил писать заново, потому что многое меня не удовлетворяет. Жена говорит, что я каторжник, буквально оттаскивает от стола, а я все равно потихоньку пишу, когда она на работе. Она говорит, что во второй части «все хорошо, не смей ничего делать», а я делаю и не каюсь: получается лучше. Упрямства у меня хоть отбавляй. А в общем, на лето, как всегда, у меня найдется работа, и огромная, так что не знаю, будем ли мы с тобой, Гриша, ходить на рыбалку. Между прочим, у меня на это лето уже выработана программа. Мы от слов перейдем к дії, к делу то есть:

1. Мы должны пешком исходить весь наш район, особенно меня интересуют глухие хутора, где я смогу послушать истинно украинский язык, а это для меня очень важно, посмотреть людей, поговорить с ними…

2. Ты должен мне помогать и сам учиться у народа твоего родного…

На днях я закажу телефонный разговор с тобой и Людой, из которого я хочу узнать, как ты живешь. Пиши, что тебе нужно, я помогу. Мне кажется, что у тебя плохо с обувью и рубахами. Пиши, чтобы я знал, стесняться нечего.

Роман, первая часть, еще у меня на столе, я его правлю, из трех редакций я получил приглашение отослать его. Но я держу. Пусть отлежится. Какая его судьба будет дальше — посмотрим. Я потом вам напишу.

Еще раз целую и прошу писать мне письма чаще. Особенно прошу Люду. Ну и тебя, конечно, Гриша. Пишите, скучаю за вами».

7

Зимой 1960 года мне выпало счастье побыть вместе с Григорием в Каменке-Бугской около трех недель. Олена Федотовна, жена Тютюнника, была как раз в отъезде, и мы хозяйничали вдвоем: я помогал ему как умел править перевод первой части «Водоворота» на русский язык, он мне — готовить еду для нашего «куреня»[35], как мы весело себя называли. Еще служа на флоте, имея не одну возможность побывать в очередном (да и внеочередном) наряде на камбузе — кухне, я немного набил руку в поварском деле, по крайней мере, знал, что после чего кладется в борщ… Поэтому вся «тонкая» кулинарная работа выпадала на мою долю, а Григорий взял на себя «общее руководство» — показывал, где и что брать в погребе, как пользоваться газовым баллоном и т. д.

Жил он тогда в двухквартирном домике на Шевченко, 13, на втором этаже. Был этот этаж похож чем-то на мансарду из двух небольших комнат и с кладовками по бокам. В комнатах в ветреные зимние дни стояла холодина и, то ли мне теперь кажется, или так оно и было в действительности, все там скрипело: деревянные узенькие лесенки, ведшие на второй этаж, пол, даже кладовки… Из мебели лучше всего помню большой продавленный диван, обтянутый облысевшим красным бархатом, едва ли не дореволюционного тканья, и большое зеркало с желтыми пятнами по краям. Ведь Григорий приехал в Каменку-Бугскую, по его словам, имея лишь старенький чемодан с книгами и единственный, местами уже починенный костюм. К тому же учительствовать ему пришлось недолго из-за раны и операций, литературные дела по той же причине едва двигались, а пенсия составляла мизерную сумму — тридцать рублей в месяц. После выхода романа можно было бы, разумеется, приобрести другую мебель, но Григорий надеялся вскоре получить квартиру во Львове, поэтому в мансарде все оставалось так, как в трудные времена.

Работал Григорий за небольшим шатким столиком в спальне. Тут висел портрет М. Шолохова за рабочим столом. Как-то, заметив, что я рассматриваю портрет, Григорий сказал: «О, это мудрый вешенец. Великий знаток своего народа».