Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Но, — радостно воскликнул Гитлер, — я долго думал и выход нашел. При достаточно высоком уровне сознания каждая женщина, родившая всего одного ребенка, должна быть заинтересована в том, чтобы другие женщины имели как можно больше детей… Дети, естественно, не могут появиться сами собой. Кроме того, мы заинтересованы в том, чтобы не всякий мужчина имел много детей; для зачатия детей надо привлекать только наиболее здоровых мужчин и в физическом и в психическом отношениях[66].

Бунин, воспитанный на лучших гуманистических традициях XIX столетия, кипел ненавистью к насадителям «нового порядка». В его дневнике, немало гневных записей:

«Сухое лето, сгоревшие цветы олеандра. Еврейские дни дошли и до нас. В Париже, говорят, взяли 40 000. Хватают по ночам, 10 минут на сборы. И мужчинам и женщинам бреют головы — и затем человек исчезает без следа. Детей отнимают, рвут их документы, номеруют — будет без роду-племени, где-то воспитают по-своему. Молодых евреек — в бардаки, для солдат. У нас взяли, говорят, уже человек 700–800…» (1 сентября 1942 года.)

Писателю даже в голову не приходило, что еврейских детей фашисты и не собирались «воспитывать». Их ожидали газовые камеры, как и их сестер и матерей. Еще 30 марта 1941 года Гитлер на совещании с генералами заявил, что «жестокость является благом на будущее». К старому принципу захватчиков «разделяй и властвуй» было добавлено требование — «уничтожай».

«Немцы к Царицыну все «продвигаются», и все атаки русских неизменно «отбиты». День и ночь идут уже с полмесяца чудовищные бои — и, конечно, чудовищные потери у немцев. К концу войны в Германии останутся только мальчишки и старики. Полное сумасшествие! Ну, Царицын — а дальше? Только сумасшедший кретин может думать, что он будет царствовать над Америкой, Бразилией, Норвегией, Францией, Бельгией, Голландией, Данией, Польшей, Чехией, Австрией, Сербией, Албанией, Россией, Китаем — 16 странами, из которых все, не считая евреев, ненавидят Германию и будут ее ненавидеть небывалой ненавистью чуть не столетие. Но какая сказочная сила — пока» (16 сентября 1942 года).

«Паулис, произведенный вчера Хитлером в маршалы, сдался в Царицыне, с ним еще 17 генералов. Царицын почти полностью свободен. Погибло в нем будто-бы тысяч 300. Но в Берлине речи — 10-летие власти Хитлера» (1 февраля 1943 года).

«…Итальянский король принял отставку Муссолини! Пока еще ничего не понимаю. Но событие гигантское! Конец «цезаря», которому уже чуть не ставили золотые статуи!» (25 июля 1943 года.)

«Был в Ницце…Множество немцев, много мальчишек; одеты все тяжело и неопрятно, сапоги пудовые» (5 августа 1943 года).

* * *

Затем пошли счастливые дни. То и дело Бунин отмечает в дневнике города, отобранные назад у немцев: Рославль, Смоленск, Екатеринославль, Перекоп, Киев, Знаменка — это осенью и зимой сорок третьего. В январе нового, сорок четвертого — Новгород, Волынск, Белую Церковь, «перешли в нескольких местах польскую границу».

«Да, хорошо я выдумал слова мужика в «Весеннем вечере»: «Жизнь нам Господь Бог дает, а отнимает всякая гадина…»[67] (31 января 1944 года).

«С 8 на 9.V.44.

Час ночи. Встал из-за стола — осталось дописать несколько строк «Чистого Понедельника». Погасил свет, открыл окно проветрить комнату — ни малейшего движения воздуха; полнолуние, ночь неяркая, вся долина в тончайшем тумане, далеко на горизонте неясный розоватый блеск моря, тишина, мягкая свежесть молодой древесной зелени, кое-где щелканье первых соловьев… Господи, продли мои силы для моей одинокой, бедной жизни в этой красоте и в работе!

14.5.44.

2½ часа ночи (значит, уже не 14, а 15 мая).

За вечер написал «Пароход Саратов». Открыл окно, тьма, тишина, кое-где мутные звезды, сырая свежесть.

23.5.44.

Вечером написал «Камарг». Очень холодная ночь, хоть бы зимой».

Это была удивительная весна — весна блистательных побед Красной Армии. И еще — весна необычного подъема духа, творческого парения. Лишь за две недели, начиная с 26 апреля, Бунин пишет большой цикл рассказов, проникнутых тоской к чистой и разрушающей жизнь любви, сквозь которые, словно через тонкую кисею, видна во всех прелестных и чарующих мелочах Русь с ее храмом Христа Спасителя, Красными воротами, «Лоскутной», стремительным бегом саней, пасьянсом «Наполеон», «Стрельной», первым в жизни сомлением в нежном холоде девичьих губ в сказочный морозный вечер: «Дубки», «Мадрид», «Второй кофейник», «Холодная осень», «Ворон», а затем — чуть позже, «Сто рупий» и «Месть». Все они вошли в сборник «Темные аллеи».

То и дело начинали щемяще реветь сирены: алерт — «воздушная тревога». Самолеты союзников показывались на горизонте. Сначала они были похожи на маленькие точки, которые с каждой минутой увеличивались. Раздавалось дружное гудение моторов на низких регистрах. Часто и дробно стучали немецкие зенитки. Гулко ухали взрывы тяжелых бомб.