Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

«…Я всегда был того мнения, что бунинское дон-жуанство было (о молодых его годах не говорю, я их не знаю) более словесным, чем постельным. Да, поволочиться иногда он был не прочь, обещать поехать в воображаемую Венецию или угостить ужином — да, а дальше… Нет, «нежным» супругом на склоне лет его назвать трудно, разве, что в последний год его жизни, когда он чувствовал, что смерть еженощно подстерегает его, он непременно хотел, чтобы Вера Николаевна укладывалась в подножье его узенькой постели.

Вера Николаевна была в общем человеком довольно тонким, но одновременно во многом наивным, себя «выдумавшим»… Она все-таки много помогала Ивану Алексеевичу, и не только как «домработница» или переписчица. Хоть он с ней в принципе мало считался, но все-таки некоторым ее советам внимал.

…Еще: эту «дружбу» между Галиной и Маргой Бунин всегда переживал как рану, хотя с какого-то времени возобновил с Галиной переписку.

Очевидно, он не забывал ее. Дефекты кузнецовской речи пронзили его… до конца дней». (Из письма А. В. Бахраха автору книги.)

* * *

Минут годы. Галина переберется из разоренной войной Европы в США. Но и там окажется без семьи, без приюта, без денег и работы. При содействии В. Б. Сосинского, с 1947 года работавшего в Отделе стенографии Организации Объединенных Наций, Кузнецова устроится работать в библиотеку ООН.

До чего же в этом мире хитро переплетаются обстоятельства! До встречи с Буниным Галина дружила как раз с Сосинским — это еще в середине двадцатых годов. Более того: упоминавшийся выше Назаров теперь станет ее начальником.

Именно ему, после получения от Галины письма о ее новой работе 22 марта 1952 года Бунин, ослабший от бесконечных болезней и хронического недоедания, неверной рукой подпишет письмо, отпечатанное на дешевой, почти папиросной бумаге:

«Дорогой Александр Иванович, с радостью узнал, что у Вас работает Галина Николаевна Кузнецова, надеюсь, что это невременно. Она во всех отношениях будет у Вас прекрасной работницей. Я за нее ручаюсь во всех отношениях. Благодарю Вас заранее.

Обнимаю Вас сердечно, с неизменной любовью. Диктую, потому что лежу в постели, только что поправляюсь от очередного воспаления легких. Ваш. Ив. Бунин».

Он ей все давно простил.

В памяти останется лишь самое легкое и светлое, как летучая гряда облаков ясного осеннего заката.

* * *

Уже после смерти Бунина, Сосинский после тринадцати лет работы в ООН, примет решение вернуться на родину. Он скажет Кузнецовой:

— Вы, Галина Николаевна, поступили бы благородно, если бы передали письма Ивана Алексеевича в СССР. Там его чтут, издают книги…

— Нет, — горячо перебила она. — Нет, его письма я никогда и никому не отдам. Лучше сожгу!

По тону Кузнецовой было ясно: уговаривать бесполезно. (Содержание разговора мне передал В. Б. Сосинский.)

С Маргой Степун она не рассталась до самой смерти ее в 1975 году. Кузнецова страшно о ней тосковала. Умерла она на следующий год в Мюнхене — одинокой, никому не нужной.

С той поры много воды утекло. Найдено и опубликовано немало бунинских писем. Но среди них нет ни одного, адресованного Кузнецовой. Неужели свою угрозу она привела в действие?

Впрочем, разве есть в этом мире что-нибудь невозможное? В том мире, где существует всепрощающая любовь? И вместе с ней удивительная душевная черствость, которую даже любовь смягчить не умеет.

ГЛАВА VIII

Из всех развлечений, кроме прогулок по Наполеоновой дороге, Бунину остались лишь поездки в Ниццу, отстоящую от Граса в 27 километрах, да чуть далее лежащие Канны.

Однажды он вновь оказался в Ницце. Бунина сопровождал Адамович. Они не спеша брели вдоль набережной. Белые барашки волн набегали на желтый песок, оставляя после себя темные полосы и вялую зелень водорослей. Бунин, удрученный последними событиями на фронте, был раздражен и мрачен.

Зашли в небольшой русский ресторанчик на бульваре Гамбетта. Несмотря на довольно ранний час, прокуренный зал был полон. Б большинстве своем публика состояла из русских, которых в годы войны в Ницце собралось порядочно (временно здесь была «свободная зона»).

Едва Иван Алексеевич показался в дверях, как многие узнали знаменитого соотечественника. «Бунин, Бунин», — словно ветерок пробежало между столиков.

Несмотря на общее внимание, на то, что многие откровенно прислушивались к словам писателя, он, верный привычке, говорил очень громко и почти исключительно о военных событиях.

Его собеседник напрасно пытался увести разговор от этой небезопасной темы, ибо Бунин то и дело к именам Гитлера и Муссолини прибавлял самые крепкие эпитеты, порой просто непечатные.

— Иван Алексеевич, как нынче ваше здоровье? — сделал еще одну отчаянную попытку Адамович. — Перемена погоды не влияет на вас?