Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Одно время Боборыкин жил в Риме и удостоился высокой чести — был принят в личной аудиенции самим папой. Его роман «Вечный город» (вы, конечно, о такой книге даже не слыхали, а ей когда-то зачитывалась вся «передовая интеллигенция»!) — любопытнейшая работа! О Риме конца века Боборыкин был осведомлен не хуже Золя. У них, кстати, много общего между собой. Если вас интересуют модные течения, тенденции у купцов или в буржуазной среде в конце прошлого века, дамские наряды, какие-то там крики моды, вообще любые мелочи восьмидесятых-девяностых годов, обязательно прочитайте Боборыкина. Но среди всех его многочисленных томов, которые на книжную полку не поместятся, есть нашумевший когда-то и лучшее, что им написано — роман «Василий Теркин».

Вел он правильный образ жизни, во всем был чистенький и аккуратный. Одно время мы жили соседями в гостинице «Лоскутная», это в доме три по Тверской, рядом с Охотным рядом. Засиделись мы как-то в «Стрельне» до утренней зари, отмечали выход какой-то — не упомню точно — книги. И вот после бессонной ночи появились мы в «Лоскутной» — Леонид Андреев, Скиталец. Оба в поддевках, в русских рубахах, в мягких полусапожках. Навстречу нам — Боборыкин. Он свежевыбрит, в нарядном утреннем шлафроке, из которого выглядывает большое белое жабо. Обрадовался нам:

— И вы сегодня, значит, встали спозаранку…

— Да мы еще вовсе не ложились! Мы из «Стрельны»…

Он моих слов уяснить не мог. И только тихо, с мягкой интонацией спросил:

— А вот эти, что с вами, неужто и они писатели? — и удивленно покачал головой. Прекрасный был старик!

Или, к примеру, Бальмонт. Он любил публично выступать, и дамы буквально закидывали его цветами, толпами поджидали его у выхода — «чтоб в трепете чувств прикоснуться к одежде»! Его портреты можно было видеть на каждом шагу, знакомством с ним гордились.

И он, кажется, всерьез принимал всю эту чепуху, считал себя «самым главным поэтом русского Парнаса». Как-то Бальмонт встретил меня и выспренно произнес:

— Знаете, Бунин, я все-таки прочел вашего… ну, как это… «Человека из Сан-Франциско».

— «Господина из Сан-Франциско».

— Ну, пусть «Господина»… Неплохо! У вас, Бунин, есть чувство корабля.

Я чуть не умер от смеха и неделю знакомым рассказывал про «чувство корабля» и про «ничего». Тот же Бальмонт поделился со мною:

— Бунин, вы мне не поверите, но я все-таки заставил себя и прочитал до конца «Войну и мир» графа Толстого. Знаете, это очень неплохо, местами даже просто хорошо, особенно батальные сцены…

Что там Бальмонт! Как-то в Париже сидел я с Алдановым в кафе. Неожиданно появляется Набоков, который тогда подписывался еще по птичьи — Сириным. Тот тоже сообщил нам:

— Поздравьте меня: впервые в жизни я до конца осилил «Войну и мир».

— Ну и как? — не без ехидства спросил Алданов.

— Есть отличные сцены. Вот, к примеру, ампутированная, белая нога Анатолия. Ничего не скажешь, эта сцена здорово передана.

Алданов покраснел как рак:

— Вы уж этого никому не рассказывайте!

Этой «отличной сценки» Бунин, кажется, так и не простил никогда Набокову. Признавая его формальный талант, он обнаружил в нем лишь «блеск, сверканье и отсутствие полное души», справедливо полагая, что кому многое дано, с того и многое спросится.

В свою очередь, Набоков высоко ценил творчество Ивана Алексеевича…