Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Ночь он провел плохо. В левом боку что-то ныло, во рту был вкус какой-то уже привычной гадости, появившийся в последние недели. Врачам он всегда не шибко верил, а нынче и вовсе — на какие шиши к ним обращаться? Когда-то вся жизнь была наполнена счастливым ожиданием чего-то необыкновенного, ради чего он и появился на свет. Но судьба обманула, это «что-то» так и не пришло, лишь порой были его слабые отражения. Теперь же весь его мир наполнился мраком и могильной безнадежностью. И более всего приводила в недоумение какая-то апатия, почти полное равнодушие к тому, что неизбежно должно уже очень скоро случиться. В отличие от толстовского Ивана Ильича, он не задыхался от отчаяния, а словно наблюдал себя со стороны со спокойной иронической улыбкой.

Бунин включил приемник: Москва, на волну которой он был настроен, была слышна удивительно хорошо. Знакомый голос женщины-диктора по фамилии Высоцкая говорил о жестоких боях, которые идут за освобождение города Калинина, противник несет большие потери в живой силе и технике.

На душе почему-то вдруг стало легче. «Тверь освободят вот-вот!» — с этой мыслью он и уснул.

Утро было солнечное и теплое.

— Как в России в начале сентября! — произнес Иван Алексеевич, усаживаясь за завтрак. — «А мир везде исполнен красоты. Мне в нем теперь все дорого и близко». — Это из его раннего стиха.

— Сводку не слушали? — осведомился Зуров.

— Наши, кажется, прилично наклали германцам под Тверью. — И тут же поморщился. — Следует правильно величать, по-советски: под Калинином. Господи, какое бесстыдство, — называть старинные города своими новоявленными именами! Стояла на Руси Тверь — с двенадцатого века стояла. Но вот появляется некто, будь он семи пядей во лбу, и приказывает всему свету: «Величать бывшее княжество моим именем!» И даже не сгорает со стыда. Чудовищно! — он развел руки. И уже другим тоном, к Бахраху:

— Мсье! Позвольте пригласить вас на прогулку по живописным окрестностям парфюмерного центра…

Он писал в дневник:

«Русские бьют» (15 декабря 1941 года).

«Все дни прекрасная погода, к вечеру в комнате очень холодно. Серп молодого месяца и Венера (уже давно) над Марселем с заката.

…Русские (бьют) немцев. Немцы все отступают, теряя очень много людьми и военным материалом.

19-го Хитрел сместил главнокомандующего на русском фронте маршала фон Браухича и взял на себя все верховное командование, обратившись к армии и Германии: откладываю наступление на Россию до весны…» (23 декабря 1941 года).

Читаем дневники дальше.

«Все дни хорошая погода, но холодно. Ветер все с Марселя. Неприятно трепещут веерные пальмочки.

Русские взяли Калугу и Белев.

Каждое утро просыпаюсь с чем-то вроде горькой тоски, конченности (для меня) всего. «Чего еще ждать мне, Господи?» Дни мои на исходе. Если бы знать, что еще хоть 10 лет впереди! Но: какие-же будут эти годы? Всяческое бессилие, возможная смерть всех близких, одиночество ужасающее…

На случай внезапной смерти неохотно, вяло привожу в некоторый порядок свои записи, напечатанное в разное время… И все с мыслью: а зачем все это? Буду забыт почти тотчас после смерти…» (28 декабря 1941 года).

«Немцы отступают (в России и в Африке), их бьют…» (4 января 1942 года).

Пожалуй, не проходило дня, чтобы под сводами «Жаннеты» не раздавалось проклятий:

— Что эти холуи забыли в России? — задавал грозным тоном вопрос Бунин. И поскольку ответа обитатели виллы не знали, отвечал сам:

— Скотская тупость погнала их туда! Только ненормальный может мечтать завоевать Россию. Этот ненормальный — Хитрел!

Тяжелыми шагами он поднимался по скрипевшим половицам крутой лестницы к себе в комнату и писал в дневник:

«И озверелые люди продолжают свое дьяволово дело — убийства и разрушение всего, всего! И все это началось по воле одного человека — разрушение жизни всего земного шара — вернее, того, кто воплотил в себе волю своего народа, которому не должно быть прощения до 77 колена.

Нищета, дикое одиночество, безвыходность, голод, холод, грязь — вот последние дни моей жизни. И что впереди? Сколько мне осталось? И чего? Верно, полной погибели…

Полнолуние. Битвы в России. Что-то будет? Это главное, главное — судьба всего мира зависит от этого» (4 марта 1942 года).

Дикое одиночество разнообразилось бесконечными разговорами с Бахрахом — человеком тонким, многое знавшим и — что особенно располагало к нему Бунина — относившимся к старому писателю с некоторой восторженностью и несомненным уважением.

Они вдвоем уходили далеко от виллы, спустившись по Наполеоновой дороге вниз, в старую часть города. Бунин произносил:

— Пишут, пишут братья писатели, а скольких вещей они и не знают… [61]

— То есть?