Читаем Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953 полностью

Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Внутреннее мое говорит, что недуг точит и точит, но Россия страна особливая, и ее народ может еще долго-долго сжиматься, обуваться в лапти и есть траву. Думать не хочется. Москва живет все же, шумит бумажными миллиардами, ворует, жрет, не глядит в завтрашний день, ни во что не верит и оголяется духовно. Жизнь шумного становища, ненужного и случайного. В России опять голод местами, а Москва живет, ездит машинами, зияет пустырями, сияет Кузнецким, Петровкой и Тверской, где цены не пугают… жадное хайло — новую буржуазию. «Нэп» живет и ширится, бухнет, собирает золото про запас, блядлив и пуглив, и нахален, когда можно…»

Бунин сразу же ответил: приезжайте к нам, как-нибудь устроимся. После многочисленных и утомительных хлопот Иван Алексеевич получил для Шмелева и его жены визу на въезд во Францию. Седьмого января двадцать третьего года в «дипломатической вализе» она была отправлена в Берлин. Иван Алексеевич ходит по издательствам — пытается уговорить напечатать книги Шмелева, организует для него вечер, вместе с Верой Николаевной собирает деньги — «первое пособие».

В начале зимы в Париж приезжал Московский Художественный театр. Бунин смотрел на сцену, и в его глазах стояли слезы: все так напомнило старую Москву.

«В театре было очень хорошо, — записала в дневник Вера Николаевна. — Москвин, действительно, талантлив. Ян даже плакал, конечно, и вся Русь, старая, древняя наша сильно разволновала его».

— Куда русские люди ездят после театра? — весело спросил, довольный горячим приемом публики, Москвин. — Правильно, ужинать!

— А супруги Бунины едут? — спросил Станиславский. — Вот и отлично, тогда и я поеду.

Они набились в одно такси: Москвин, Бунины, супруги-художники Наталья Гончарова и Михаил Ларионов. Поехали есть «луковый суп». В ресторанчике было дымно, шумно и весело.

— Иван Алексеевич, — играя переливами рокочущего баритона, говорил Константин Сергеевич. — Вот взяли бы и написали для нас пьесу. Играть звал вас — вы отказались, хотя актер из вас вышел бы великолепный[6]. Сотворите пьесу — поставим как нельзя лучше!

Бунин отшучивался. Разъезжались по домам через уснувший город уже за полночь. Утром, когда еще Иван Алексеевич спал, приходила Книппер-Чехова. Она сидела с Верой Николаевной, пила кофе и вспоминала Ялту, Антона Павловича…

На другой день к Бунину пожаловал другой мхатовец — Василий Васильевич Лужский. Он много рассказывал о Николае Дмитриевиче Телешове, с которым близко знаком и который просил передать Ивану Алексеевичу привет.

— Скажите ему и мой поклон, — сказал растроганный Бунин.

Когда гость ушел, он долго сидел, задумавшись. Все эти встречи разбередили ему душу.

— Надо же, — обратился Бунин к жене, — скоро они будут в Москве… А когда мы будем? В новом году?

В ночь с 31 декабря на первое января они возвращались пешком из гостей. Когда проходили через «русский мост», носивший имя Александра III, часы на башне вдруг глухо ударили — было ровно двенадцать. Бунин удивился такому совпадению и произнес:

— Может быть, и впрямь в новом году будем вновь в Москве?

* * *

В январе 1923 года приехал, согретый заботами Бунина, Шмелев. Привез письмо от писателя Бориса Зайцева. Его Иван Алексеевич считал своим «сватом». Именно в доме Зайцева познакомился в 1906 году с Верой Николаевной. Зайцев писал о своем бедственном положении, о том, что хотел бы выбраться из Берлина в Париж. И вновь начались долгие и трудные хлопоты — французские власти опустили шлагбаум перед беженцами, считая, что и тех, кто уже обосновался, слишком много.

Испробовав все испытанные способы, Иван Алексеевич пошел на крайний шаг. Он написал влиятельной даме — С. Г. Пети, супруге секретаря Елисейского дворца.

«Дорогая и уважаемая Софья Григорьевна, прибегаю к Вам с покорнейшей просьбой. Писатель Борис Константинович Зайцев с женой и дочкой (11 лет), как Вы, вероятно, знаете в Германии (Ostseebad Prerow bei Haneman)[7] и всеми силами рвутся оттуда вон, что как нельзя более понятно. В Италию их не пустили, не дали визы — у них «красные» паспорты (хотя сын жены Зайцева от ее первого брака расстрелян большевиками). Нельзя ли их пустить во Францию? Мы зовем их к себе на дачу в Грас, которая снята у нас до 10 октября. Не пишу Евгению Юльевичу, щадя его отдых. Но если возможна виза, не будете ли добры передать ему мой сердечный привет и мою просьбу за Зайцевых? Зайцеву лет 40, — кажется 41, — его жене, Вере Алексеевне лет 45, дочке Наташе, повторяю, 11. Русские, православные.

Простите за беспокойство. Целую Ваши ручки, передаю поклон Веры Николаевны. Где Вы? Мы существуем слава Богу, у нас гостят Шмелевы, в двух шагах — Мережковские. Преданный Вам Ив. Бунин».

Письмо было написано из Граса, куда на лето неизменно стали приезжать Бунины. Шел июль 1923 года. 31 декабря Бунин встретил прибывших в Париж Зайцевых.

Еще не раз писатель будет приходить на помощь ближним, деля с ними порой и последний кусок хлеба.