Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

«Перед домом у нас несколько старых пальм, за ними, под ними — сказочная голубая страна, море. Соловьи поют день и ночь. Ночи сладко холодноваты. Завтра едем кататься на автомобиле Моисеенки в Torens[8]. — Целую ручки. Ив. Бунин».

Он любил бешеную скорость автомобиля, подстрекал водителя «добавить газу» на опасных горных дорогах. Но мы не стали бы упоминать о поездке в горы с Е. И. Моисеенко, человеком, близким Цетлиным, если бы не сохранившийся клочок бумаги, на котором Бунин оставил несколько строк в память о происшествии, случившемся с ним:

«Укус змеи нечто совсем особое, мистически странное, незапамятно древнее.

Летом 23 года мы с Моисеенко ехали в автомобиле из Граса в Тулон. Моисеенко в какой-то долине остановил машину, чтобы что-то исправить в ней, я перескочил с шоссе через канаву, лег головой к ней в траву, хотел отдохнуть, покурить, как вдруг услыхал, как что-то змеей мелькнуло возле меня и в то же мгновение я, от моего постоянного патологического ужаса к змеям, так дико взбросил ноги в воздух, что дугой перелетел через канаву назад и стал на ноги на шоссе — сделал то, что мог бы сделать лишь какой-нибудь знаменитый акробат или мой древний пращур, тигр, барс. — Мы не подозреваем, какие изумительные силы и способности еще таятся в нас с пещерных времен…»

Бунин, пожалуй, и сам не ожидал, какие творческие силы таились в нем. Вопреки всем невзгодам — бесконечным материальным заботам, неутихающей тоски по России, унижающему равнодушию хозяев к чужестранцу, даже вопреки законам природы, когда с возрастом силы должны вроде бы убывать, его творчество стало набирать новую высоту. И с годами этой высоты он только прибавлял. Каждая следующая вещь была совершенней предыдущей. Для скептиков-литературоведов, упорно твердящих, что рассвет бунинского творчества приходится на предреволюционные годы, напомню книги писателя: «Роза Иерихона» (1924), «Митина любовь» (опубликована в «Современных записках» в 1925 году). Затем последовали не уступающие им в художественной силе сборники рассказов «Солнечный удар» и «Божье древо». В 1930 году вышла «Жизнь Арсеньева», которая явила новый творческий взлет. Но еще совершеннее были «Освобождение Толстого» (1937), по мнению специалистов, одна из лучших книг во всей литературе о Льве Николаевиче и «Лика» (1939 год).

И, наконец, книга, которую сам автор неоднократно называл «лучшей, из всего им написанного» — сборник коротких рассказов «Темные аллеи». Первое ее неполное издание вышло в Нью-Йорке в 1943 году, второе — в 1946-м в Париже.

…В мае 1923 года, едва вернувшись в Граc, Бунин испытал прилив вдохновенья. Это лето стало счастливым в творческом отношении. Он пишет стихи: «Льет без конца» и «Уж как на море» (оба помечены 10 мая, но я склонен считать, что это по старому стилю), затем «Дочь», «Одно лишь небо…» и удивительно-трогательное — «Опять холодные седые небеса».

«Опять холодные седые небеса,

Пустынные поля, набитые дороги,

На рыжие ковры похожие леса

И тройка у крыльца и слуги на пороге…»

— Ах, старая наивная тетрадь!

Как смел я в те года гневить печалью Бога?

Уж больше не писать мне этого «опять»

Перед счастливою осеннею дорогой!

7. VI.1923

Вернувшись из автомобильной поездки в горы, о которой мы упоминали Бунин 18 июля пишет рассказ «В ночном море». Пароход идет из Одессы в Крым. Ночью он остановился перед Евпаторией. На палубу поднимается «очень прямой, с прямыми плечами господин». Здесь ему предстоит встреча с человеком, полулежащим в полотняном кресле. Они не виделись почти четверть века. Но судьба связала их жизни тугим узлом.

Один стал знаменитым писателем, другой прославился в медицинском мире. Когда-то, много лет назад, одного из них покинула горячо любимая женщина — ради другого.

Этот другой, стоящий сейчас на палубе, под чистым небом в мелких звездах, произносит:

«— Какой ужас, в сущности, причинил я вам. Воображаю, что вы пережили.

— Да, и даже гораздо больше, чем вы можете вообразить. И вообще-то это ужасно, весь тот кошмар, который переживает мужчина, любовник, муж, у которого отняли, отбили жену и который по целым дням и ночам, почти беспрерывно, ежеминутно корчится от мук самолюбия, страшных ревнивых представлений о том счастье, которое испытывает его соперник, и от безнадежной, безысходной нежности, — вернее, половой умиленности, — к потерянной самке, которую хочется в одно и то же время и надушить с самой лютой ненавистью, и осыпать самыми унизительными знаками истинно собачьей покорности и преданности. Это вообще несказанно ужасно. А ведь я к тому же не совсем обычный человек, особь с повышенной чувствительностью, с повышенным воображением. Вот тут и представьте, что я переживал в течение целых годов.

— Неужели годов?