Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Но Гиппиус уже не глядела в ее сторону, кидая реплики, отвечая на вопросы. И все в каком-то неестественно ироническом, выработанном годами тоне обиженной кокотки. Она долго, словно с некоторым удивлением рассматривала Зурова и серьезным тоном стала расспрашивать о том, как правильно в малярном деле накладывать на стены краску.

Леонид Федорович, нимало не смущаясь, ответил:

— Когда вы начнете в своей квартире ремонт, позовите, я вам покажу, как это делается. Дело несложное, а все — кусок хлеба.

Гиппиус не ожидала такого контрвыпада и молча проглотила эту пилюлю, лишь пробормотав: «Позову, позову…»

Бунин откровенно смеялся над этой сценой и остался Леней весьма доволен.

Зинаида Николаевна заторопилась:

— Все гости в сборе! Мария Самойловна задержится… Сосинский, закройте рояль, идите к дамам.

Мережковский, как опытный стратег, для начала двинул в бой молодых:

— Борис Юлианович, прошу вас!

Перед собравшимися предстал редкий гость — загадочный человек и одаренный поэт, писавший великолепные и неуклюжие стихи, лицом исполненный спокойного мужества и атлетической фигурой напоминавший римского легионера — Поплавский. Днем он спал в своей лачуге, единственным украшением которой был старый иконостас. Зато вечера проводил в компаниях каких-то громил, да посещал еще регулярно боксерские поединки (над его кроватью висели восьмиунцовые перчатки). Кроме того, он умел на память пространно цитировать Евангелие, Толстого и Достоевского, а любимым чтением были жития святых, книжечка с описанием подвигов которых всегда высовывалась из кармана его потрепанного пиджака.

Голосом, отдававшим набатной медью, Поплавский густо прогудел:

Тихо голос Мореллы замолк на другом берегу,
Как серебряный сокол луна улетела на север,
Спало мертвое время в открытом железном гробу,
Тихо бабочки снега садились вокруг на деревья…

Спустя три года Поплавского найдут мертвым в его комнатушке на улице Гобеленов. Под его громоздким телом низко просядет незастланная сетка ржавой кровати, а красивое лицо исказится мучительной смертной гримасой. Рядом будет валяться труп какого-то пройдохи, уговорившего Бориса принять «безвредный порошок» ради «сладостных видений». В кармане убийцы обнаружат скомканную записку: «Решил уйти на тот свет, да одному скучно».

…Затем перед гостями предстал Владимир Сосинский, подписывавший свои творения именем Бронислав. Он выпустил нашумевшую книжку «Махно». И вот теперь Сосинский поведал забавную историю о том, как к нему в типографию, где он работал, явился сам герой — Махно и «за оскорбление» потребовал дуэли. Для выработки условий они направились в соседний кабачок. Нестор Иванович спиртного не пил, был вегетарианцем. Он потребовал молоко, взгрустнул, вспоминая былые времена и родное Гуляй Поле. Полночь застала врагов в обнимку, мирно распевавших украинские и русские песни. (Махно умрет от туберкулеза легких в 1934 году.)

Гости дружно рукоплескали этому увлекательному «устному рассказу».

Мережковский делал доклад на актуальную тему: «Отчего нам стало скучно».

— Человеческая природа такова, что никто не может долго и безнаказанно переносить ни слишком большого счастия, ни слишком большого страдания. — Дмитрий Сергеевич на сей раз был скучноват. Его красноречие пробуждалось лишь на больших аудиториях. — Упавший в бездну Ада или вознесшийся к вечно сияющему Элизиуму, делается духовно односторонним. Колесо истории проехалось по нашим судьбам, но оно не растоптало нашего достоинства, не отторгло нас, жрецов святого и вечного…

Давно сдерживавшийся Адамович не выдержал, прыснул.

— Я сказал что-нибудь неподлежащее? — Мережковский с непередаваемой грустью воззрился на молодого критика.

Тот нарочито простодушным тоном шалуна-гимназиста робко спросил:

— Простите, дорогой Дмитрий Сергеевич, разве колесо может «топтать», как вы сейчас изволили выразиться?

— Без сомнений, любезный Георгий Викторович, может, если речь идет о духовном достоинстве человека. Виноват, господа, я продолжаю…

Бунин, действительно скучавший от доклада Мережковского и листавший альбом, который протянула ему для записи Гиппиус, тут же не раздумывая начертал:

Достоинство свое несем

Сквозь все кошмары и тревоги.

А жизнь нас топчет колесом,

Как будто кучу на дороге.

Гиппиус, взглянув на оживившиеся лица Бунина и Адамовича, поспешила забрать альбом. Когда она прочитала четверостишье, ее руки затряслись от гнева.

К счастью, Мережковский в этот момент закончил свои рассуждения.

Наступила очередь Зинаиды Николаевны. Она выпрямилась, сильно откинула голову и, тщательно произнося слога, начала медленно читать: