Холодная вода Венисаны

От изумления Агата оборачивается и чуть не наступает Торсону на ногу. Нет, Агатане знала Эмилию — но, конечно, слышала про Эмилию, кто же не слышал про Эмилию? Мелисса обожала рассказывать про Эмилию страшным шепотом в темноте их общей спальни, и маленькая Сонни каждый раз так расстраивалась, что начинала тихонько плакать, но сама же на следующую ночь первой говорила: «Мелисса, заинька, расскажи про Эмилию!» И Мелисса рассказывала: Эмилия заканчивала последний этап колледжии, Эмилия была умница-разумница и красавица-раскрасавица, у нее были белые волосы до самой попы и глаза лиловые, как у габо (даже сейчас напуганная Агата не может не отметить про себя, что Мелисса привирала, глаза у девочки в зеркале зеленые, — впрочем, это, может быть, потому, что она сама зеленая). Эмилия всегда играла героическую дюкку Марианну, и во время всех тестов ей говорили, что она может стать мистресс в колледжии или даже доктресс, если только захочет. А потом настал день, когда старая мистресс Жоанна позвала Эмилию к себе, и Эмилия не выходила от нее долго-долго, а потом вышла заплаканная, и глаза у нее стали красными, как у водяной крысы, а лицо белым, как стенка, и все решили, что она умирает. Но оказалось, что дела обстоят еще хуже: ее отца арестовали, сказали, что он фальшивомонетчик, а хуже всего было то, что кончался апрель. Тут Мелисса начинала всхлипывать, а Агата тихонько садилась к ней на кровать и говорила: «Ну, не надо, заинька. Ну, не надо дальше». Но почему-то бедной Мелиссе было очень важно рассказать дальше, и она рассказывала: о том, как Эмилия на пья’Чентро дышала ровно-ровно, и глаза у нее были сухие-сухие, и она ни разу не моргнула, даже когда ее отца увели, чтобы исполнить приговор. И что потом, когданачался праздник, она шутила и улыбалась, и ей настало время играть героическую дюкку Марианну, и ее вынесли на носилках, она лежала в прекрасном синем пальто, в белой рубашке и в красных шортах, с забинтованной головой, с красным-красным пятном на груди, с красными-красными губами, и все говорили: «Какая прекрасная и мужественная девочка!», — все восхищались Эмилией, а она плыла над толпой и отдавала честь гондо, ждущим начала праздничной регаты (описанием семи гондо, украшенных учениками колледжии, Мелисса всегда норовила увлечься). Процессия шла и шла по городу, и дошла до ва’Марчио, а там и до самого Полукруглого зала, и ка’дуче со всеми дуче и дюкками вышел встречать их и кланялся лежащей Эмилии, как будто она взаправду была героической дюккой Марианной, и все целовали ее свисающую с носилок руку. Носилки проплыли через весь дворец ка’дуче, такой прекрасный, что Мелисса норовила увлечься и описанием его синих, как своды Венискайла, ковров, и гигантских золотых габо, со скрипом поднимающих крылья, когда мимо них проходит ка’дуче, но девочки шикали на нее, им хотелось слушать про Эмилию, им хотелось узнать, чем закончилась страшная и печальная история Эмилии, хотя они уже знали эту историю наизусть. И Мелисса рассказывала: носилки проплыли через весь дворец ка’дуче, а потом через Полукруглый зал, куда за носилками разрешают проследовать только самым-самым-самым важным и знаменитым людям Венискайла и тем, кто прибывает на праздник из подводного Венисвайта, — вот уж поглядели бы вы на их неприличную одежду! Эмилия тихо всем улыбалась и держалась за окровавленную грудь, как настоящая дюкка Марианна, и ее вынесли на резной балкон над самым каналом, а вдоль берегов канала свистела, и кричала, и махала маленькими флажками с золотыми габо праздничная толпа, и все ждали, когда Эмилия, то есть дюкка Марианна, встанет на своих носилках и прочтет Последнюю Молитву — ту самую молитву, которую первые дуче и дюкки читали перед смертью, когда погибли за независимость Венискайла. И Эмилия встала и прочла молитву: «Господь — поводырь мой; никогда и ничего мне не понадобится. Он приводит меня в сады, наполненные плодами, и сладким соком поит меня, и след в след иду я за ним к истине…» Мелисса шептала эти слова тихо-тихо, и Агата слышала, как она сглатывает слезы, а маленькая Сонни уже по-настоящему плакала в подушку: она знала, чем вот-вот закончится история Эмилии, но все равно хотела услышать ее до конца. «А потом, — говорила Мелисса едва слышно, — а потом она шагнула вперед, в воду», — и разражалась самым настоящим плачем у Агаты на плече, а Агата гладила и гладила ее по тонким медным волосам и целовала в макушку. А сейчас все они — Мелисса, и Торсон, и Агата — смотрят на прозрачно-зеленую девочку в зеркале, и хотя ни один из них ни разу не видел Эмилию, они твердо знают, что именно Эмилия смотрит на них из старого пыльного стекла.

Сцена 6, записанная в честь священнопризванного дуче Шемаэля, покровителя дуче и ка’дуче, водовозов, библиотекарей и хранителей чужих тайн