Холодная вода Венисаны

Девочка в зеркале подает Агате какие-то знаки, но Агата слишком ошеломлена, чтобы их заметить. Наконец она понимает: Эмилия как будто снова и снова подносит стакан к губам. «Она просит пить!» — думает Агата, наливает воду в щербатую чашку, стоящую на умывальнике, и, чувствуя себя довольно глупо, подносит ее к своему левому плечу. Эмилия качает головой — и снова делает прежний жест: словно чашка поднимается к губам.

— Может, она хочет, чтобы пила ты? — вдруг догадывается Торсон.

В эту секунду Агата понимает, что действительно просто умирает от жажды: у нее пересохли губы, в горле першит, а язык кажется жестким и шершавым, как терка. Агата залпом выпивает воду из чашки, наливает еще, и еще, и еще; Агата все пьет и пьет и никак не может остановиться, а Эмилия все подносит и подносит руку к губам. Вдруг Мелисса тихонько вскрикивает и тянет Торсона к двери: десять часов и десять минут вечера, они опоздали, все мистресс уже начали ночной обход спален! Если бежать прямо сейчас, можно натолкнуться на одну из мистресс в коридорах, а если не бежать, мистресс Джула увидит, что их кровати пусты! У Мелиссы паника, делать нечего: быстро-быстро Торсон затыкает слив умывальника какой-то тряпкой, наполняет умывальник водой, глубоко вдыхает и опускает лицо в воду. Идут секунды, Агата закусывает губу — и вот наконец Торсон выпрямляется, по его щекам течет вода, он утирается рукавом: он видел мистресс Джулу в спальне младшей команды, там тошнит какую-то девочку, если они с Мелиссой прямо сейчас снимут обувь и очень быстро попробуют добежать до своих спален, все обойдется.

— До завтра! — шепчет Мелисса и чмокает Агату в лоб. — До завтра — а завтра, может быть… Завтра, может быть, все пройдет! Бывают же чудесные исцеления, я, знаешь, сколько про такое знаю! В конце концов, ты же Агата, а твой святой — твоя судьба!

Друзья исчезают. Агата остается одна, смотрит на Эмилию в зеркале, Эмилия печально машет ей бледной рукой и снова показывает — «пить», но Агата больше не хочет пить; ее лицо в зеркале покрыто радужными разводами; Агата здорово сомневается, что завтра это «пройдет». От мыслей у нее голова идет кругом. «Надо сесть и все понять, — упрямо говорит себе Агата. — Надо понять, что эта девочка хочет, — и вообще, какое право она имеет… Какое право…» Усталость вдруг наваливается на Агату, как огромное мокрое пальто, сон постепенно заливает ей глаза, и они начинают закрываться. «Нет, — говорит Агата, — нет, надо понять… Я только лягу и сразу все пойму… Я только…» Но стоит Агате лечь, как в голове у нее мутнеет: против собственной воли Агата хочет только спать, спать, спать… Она чувствует, как холодные тоненькие ручки Эмилии обнимают ее за плечи, хрупкое холодное тельце прижимается к ее спине. На всякий случай Агата трогает себя за плечо: руке холодно, но, конечно, за спиной никого нет. Вдруг Агата злится, но это не злость на Эмилию, вовсе нет: почему, ну почему она, Агата, ничего ни про что не знает, почему ей не дают во всем разобраться, почему она ничего толком не знает про Венисану? А про подводный Венисвайт — ничего, кроме пары глупостей из учебника? А синий лес Венисфайн? А габо, которые почему-то пытались убить Риммера? А профетто и вода? A черные бархатные шапочки майстера и мистресс Саломон? А… А… Господи, да все на свете! Почему, ну почему она должна, как маленькая дурочка Сонни, которая боится даже высунуться слишком далеко в окно, жить в колледжии и ходить на веревочке? «Дорогая святая Агата, — думает Агата первый раз в жизни и удивляется, что в такой момент ей приходит в голову помолиться своей святой. — Дорогая святая Агата, если я не умру от радужной болезни и вообще, я хочу… ну… Я хочу разобраться! Я хочу понять про воду… И почему Эмилия прозрачная… И без веревочки… И я хочу, как габо… И… И…» Агата хочет еще много о чем попросить свою святую, но внезапно все становится немножко вязким и совсем-совсем темным, как холодная вода Венисаны. Агата спит.

Сцена 7, записанная в честь святого Лорентия, покровителя прачек и стиральщиков, праведных убийц, габо и мостостроителей