Холодная война в «сердце Африки». СССР и конголезский кризис, 1960–1964

В середине июня Чомбе сообщил послу Конго в Лондоне Томе Канзе, что, по словам посетившего его представителя США, они не возражают против его, Чомбе, кандидатуры на пост премьер-министра, «когда Адула уйдет». Это стало сигналом для напуганных размахом восстания конголезских политиков. Они, как по команде, решили «не поминать старое» недавнему врагу, который, как они надеялись, сможет оградить от мятежа хотя бы Катангу. Вскоре Мобуту заявил о необходимости пригласить Чомбе в Конго. Затем в Мадрид направился президент провинции Леопольдвиль Клеофас Камитату, который привез письменные гарантии от Касавубу[1007].

26 июня Чомбе прилетел в Леопольдвиль. На рассвете он появился в резиденции Адулы. Тот встретил гостя в пижаме и произвел на него жалкое впечатление: «Он потерпел неудачу и стоял на пороге неминуемой катастрофы. Он это понимал, он больше ничего не контролировал и не имел представления о том, что надо делать. <…> “Чомбе, сказал он, только вы можете с этим справиться”»[1008].

Правящий режим находился в отчаянном положении. Вернувшийся из провинции Киву Мобуту, в отчаянии воздев руки к небу, рассказал Чомбе как «несколько тысяч мятежников, вооруженных дубинками и копьями, наголову разбили несколько батальонов национальной армии». В столице было неспокойно: «Почти каждый день звучали взрывы, люди опасались худшего. Иностранные посольства и международные организации готовились отозвать свой персонал. У правительства Адулы практически не осталось сторонников, народ роптал и жаловался»[1009].

Возвращение Чомбе не осталось не замеченным в Москве. В заявлении представительства СССР при ООН итог ооновской операции в Конго изображался провальным: «Израсходовано 433 млн. долларов, погибло 126 солдат и офицеров вооруженных сил ООН. В докладе [ООН] не говорится, сколько погибло конголезских патриотов. Но каждый знает, что эта цифра во много крат больше. Пролито немало крови, а положение в Республике Конго не лучше, а, пожалуй, даже хуже, чем оно было 4 года тому назад, когда начинались операции ООН». Вероятное назначение Чомбе премьером могло только ухудшить ситуацию: «Желая обеспечить себе условия для бесцеремонного хозяйничанья в Конго, колонизаторы пытаются превратить конголезское правительство в колоду карт, которую можно перетасовывать по своему желанию. Они хотели бы, не считаясь с волей конголезского народа, иметь во главе правительства Конго послушных им марионеток, запутавшихся в сетях иностранных монополий. Сейчас они делают ставку на бывшего правителя Катанги Чомбе, роль которого в трагических событиях в Конго хорошо известна. Желая перечеркнуть память о совсем еще свежих событиях в этой стране, империалистическая пропаганда стремится изобразить Чомбе как человека, который может “спасти” Конго, восстановить спокойствие в республике»[1010].

9 июля Чомбе по поручению Касавубу сформировал правительство. Его состав не оставил сомнений, что новый премьер собирается править железной рукой. Себя он не обделил: стал премьер-министром, министром иностранных дел, информации, планирования, почты и телекоммуникаций. Пост министра внутренних дел ожидаемо достался верному единомышленнику и подельнику по ликвидации Лумумбы Годфруа Мунонго. Кресло министра обороны благоразумно сохранил за собой Касавубу. Нашлось место и для бывшего главы Южного Касаи Альбера Калонжи, который вернулся из Европы, чтобы стать министром сельского хозяйства. Остальные посты достались слабым малоизвестным фигурам[1011].

В качестве «жеста доброй воли» Чомбе освободил политических заключенных, в том числе Антуана Гизенгу, который провел в тюрьме два с половиной года. Касавубу был против, но Чомбе настоял, поскольку «Гизенга был авторитетным лидером в охваченной восстанием провинции Квилу, а на международной арене он для многих стал символом»[1012].

24 июля президент США Линдон Джонсон заявил о признании правительства Чомбе и выразил «твердое намерение налаживать с ним взаимопонимание и сотрудничество»[1013]. Другой была реакция африканских лидеров. Большинство из них не скрывали неприязни и презрения к этому «ходячему музею колониализма», чьи руки были обагрены кровью Лумумбы и его соратников. «Разве может кто-нибудь представить себе, что я, Хасан II, <…> могу допустить, чтобы во время минуты молчания, объявленной на официальном мероприятии в память о наших африканских героях, среди нас будет сидеть один из их убийц?», – заявил король Марокко в радиообращении к нации 14 июля[1014].