Тьма его знает, отчего, но сегодня с самого начала Верещагину казалось, что допрашиваемые врут. Все врут, поголовно.
Давний приятель Сошников невесть отчего смущался, мямлил и не мог вспомнить даже число, с которого начался круиз.
Бизнесмен Пархомов напряжённо о чём-то думал, на вопросы откликался не сразу и отвечал так расплывчато, что спрошенное хотелось повторить, а потом ещё трижды уточнить.
Мушинский похохатывал и шутил, главным образом неуместно. А когда лейтенант Ковригин поинтересовался разговором, что случился у Михаила Мартемьяновича в вечер отплытия, тот сделал большие глаза и ото всего стал отпираться.
Николай Борисов всячески отрицал какую бы то ни было связь с Ольгой, и запись в её дневнике его ни в чём не убедила. Он внимательно просмотрел показанную ему копию страницы и криво усмехнулся:
– Вам не кажется, господин лейтенант, что инициалы НБ могут принадлежать кому угодно? Таких, я думаю, только в Москве сотня тысяч. Что-то ещё есть? Нет? Ну вот, я же сказал вам, что Ольга Бобровских на меня не работала! Я её вообще практически не знал…
Кажется, не производили впечатления записных лжецов только сомелье Новикова и Сергей Казаков. Когда Сергей попрощался и ушёл, Алекс дезактивировал амулет незаметности и спросил:
– Твои впечатления?
– Такие свидетельские показания даже детсадовцы давать постеснялись бы, – поморщился Ковригин. – Что с ними случилось? Что-то вчера вечером произошло на яхте?
– Да ничего! То есть, к концу дня произошёл конфликт между, так сказать, приверженцами старой кулинарной школы и её ниспровергателями, едва ли не до драки, но всё удалось затушить, – стал добросовестно перечислять Алекс. – За ужином сидели, разделившись, соответственно, на молодёжь и стариков, молча, практически без разговоров. Ну, разве что на уровне «передайте соль». Часов в одиннадцать Пархомову позвонили на коммуникатор. Он вышел из ресторана, поговорил, а вернувшись, сообщил о смерти Красовской. После этого все разошлись по каютам. Я пристроил в коридорах амулеты наблюдения, часов до двух не спал – никто не выходил. Стюарды ушли к себе на нижнюю палубу около полуночи, тоже не выходили больше.
– Странно, что ж они сегодня такие все… – Ковригин пощёлкал пальцами, подыскивая слово. – Ненатуральные!
– Значит, или что-то произошло вчера ещё до моего прихода, о чём мне не рассказали, или утром за завтраком. Я-то ушёл рано…
– Ну да, ну да, – лейтенант о чём-то напряжённо думал. – Рано. Имей в виду: Красовская жива. И даже пошла на улучшение. Сегодня вечером её собираются вывести из магического сна.
– Ты полагаешь, убийца на сообщение о смерти попадётся?
– Не знаю. Ну, я бы на его месте расслабился, как минимум, но я-то на своём. Ладно, давай перекусим, да через сорок минут у нас продолжение банкета, экипаж будем допрашивать.
– Ты иди ешь, а я пойду поймаю Пархомова и Сошникова и попытаюсь выяснить, какого Тёмного они тут… – не сумев подобрать выражение, он только плюнул. – К допросу Петелина вернусь.
Босс и его помощник были на яхте, в баре. Владимир закопался в бумаги, сверял какие-то цифры и ругался шёпотом. Пархомов крутил в руках чашку с остывшим кофе.
Верещагин подошёл к столу, за которым они сидели, оседлал стул и предложил:
– Колитесь, господа. Что произошло утром?
Господа переглянулись, потом Эдуард ответил неохотно:
– Да эти… шеф-повара, Тьма их задери, за завтраком совсем с цепи сорвались. Стали друг друга обвинять в убийстве, орали, чуть не в драку полезли.
– Прямо все орали?
– Нет, конечно, – Сошников, в отличие от босса, был спокоен. – Мушинский и Борисов сцепились с Фозилом Кимом. Амир Гулиев и Лёша Власов пытались их унять, Казаков молчал, Ларисы и Агнии не было вообще, Спелетти сидели в стороне.