Холодное железо

Он реквизировал у северянина лук и стрелы – еще не хватало, чтобы тот решил вдруг выстрелить им вслед. Уж больно неприветливый у охотника вид, хотя и сам Танни вряд ли бы выглядел чересчур приветливо сразу после того, как его дважды обчистили. Подумалось, а не прихватить ли заодно и его плащ, но он вконец пообтрепался, а вообще, не исключено, принадлежал некогда Союзу. Сам Танни удачно стянул с квартирмейстерского склада в Остенгорме пару десятков армейских плащей и до сих пор не успел их все пристроить. Так что чужого добра нам не надо.

– Ну вот и все, – довольно крякнул он, отступая на шаг. – Стоило беспокоиться.

– А что теперь? – с трудом наводя не по росту большой арбалет, спросил Желток. – Мне его пристрелить?

– Ах ты маленький кровожадный гаденыш! Это еще зачем?

– Ну… разве он не разболтает своим друзьям за ручьем, что мы здесь?

– Нас тут сколько на болоте второй день сидит, четыре сотни? И ты думаешь, здесь за все это время один только Хеджес шлялся? Эх, Желток, Желток. Да они доподлинно знают, что мы здесь, можешь поверить на слово.

– Так что… мы его того, отпускаем?

– А ты хочешь утащить его в лагерь и оставить при себе ручной зверушкой?

– Нет.

– Или застрелить?

– Тоже нет.

– Тогда что?

Они втроем стояли в гаснущем свете. Желток опустил арбалет и махнул свободной рукой:

– Иди вон.

Танни мотнул головой на деревья:

– Ступай давай.

Северянин еще потоптался, поморгал и, угрюмо оглядев вначале Танни, затем Желтка, побрел в лес, сердито что-то бормоча.

– Вот тебе и умы и сердца, – вздохнул Желток.

– Вот-вот, – Танни пристраивал под полой плаща нож северянина, – они самые.

Добрые дела

Строения Осрунга обступали Зобатого, будто наперебой спеша рассказать ему о кровопролитии. У каждого была своя история, и каждый угол начинал очередное повествование об учиненном злодействе.

Много домов выгорело дотла; кое-где дымились обугленные стропила, а воздух чадил гарью разрушения. Слепо зияли пустые окна, ставни поросли щетиной из стрел, а висящие на петлях двери покрылись шрамами от топоров. По запятнанному булыжнику перепархивал мусор, безмолвными грудами лежали обломки и трупы; холодную плоть, бывшую некогда людьми, сволакивали за пятки к месту упокоения в яме.

Мрачного вида карлы хмуро пялились на странную процессию. По улице тащились шесть десятков раненых солдат Союза, позади, как волк за овечьей отарой, шагал Трясучка, а впереди ковылял Зобатый с девицей.

Он ловил себя на том, что то и дело тайком на нее поглядывает. А как же: не так уж часто ему доводится видеть женщин. За исключением, понятно, Чудесницы, но ведь это не одно и то же. Ох и отвесила б она ему сейчас тумака за такие слова, хотя сути это не меняет. А эта, гляди, какая прелестница. Прямодевушка. Хотя с утра она наверняка выглядела более пригожей, как, собственно, и Осрунг. Война никому не прибавляет красоты. Похоже, девице вырвали с макушки клок волос, а остальные сбились в грязный колтун. В углу рта большущий синяк. Один рукав на замызганном платье порван и побурел от запекшейся крови. Однако плакать не плачет, видно, не из тех.

– Ты в порядке? – спросил у нее Зобатый.

Она оглянулась через плечо на влекущуюся сзади колонну с подпорками, носилками и искаженными болью лицами.

– Да, наверно. Могло быть и хуже.

– Пожалуй, что и так.

– Ну, а ты ничего?

– А?

Она указала на его лицо, и Зобатый притронулся к заштопанному рубцу на щеке. Он о нем напрочь забыл.

– Тоже, знаешь, могло быть хуже. Так что еще ладно, что эдак обошлось.

– А вот интересно… если б не обошлось, что бы ты делал?

Зобатый открыл рот и понял, что ответить-то особо нечего.

– И не знаю. Может, добрым словом бы залечил.

Девица оглядела разрушенную площадь, по которой они шли; раненых, что изможденно притулились у стены дома на северной стороне; увечную колонну, что тянулась сзади.

– Добрые слова среди всего этого, похоже, не помогут.

Зобатый медленно кивнул.

– А что нам еще остается?

Примерно в дюжине шагов от северной оконечности моста он остановился; сзади подошел Трясучка. Впереди тянулась узкая мощеная дорожка, на дальнем конце горела пара факелов. Людей не наблюдалось, хотя козе понятно, что в темных постройках на том берегу плотно засели негодяи, у которых руки так и чешутся. А в руках – наведенные арбалеты. Мосток-то пустячный, а вот чтобы пройти по нему, требуется храбрость. Особенно сейчас. Ужас как много шагов, и на каждом вполне можно заполучить в орехи стрелу. Но и стоя тут почем зря, ничего хорошего не дождешься. А то и наоборот: ишь как темнеет, с каждой минутой.

Зобатый задумчиво собрал слюну, готовясь сплюнуть, но вспомнил, что рядом стоит и смотрит девушка, и вместо этого сглотнул. Стряхнул с плеча щит, поставил его у стены, снял с пояса меч и подал Трясучке.

– Ты жди тут с остальными. А я пойду на ту сторону, посмотрю, есть ли там кто-то, кто внемлет голосу рассудка.

– Ладно.

– Ну а если меня застрелят… ты уж обо мне поплачь.

Трясучка торжественно кивнул:

– Реку, не меньше.