Холодные близнецы

Внезапно она выскальзывает из моих объятий и выбегает в открытую дверь. Она мчится по дорожке через мокрый папоротник и вереск, летит вниз, к маяку, и пронзительно кричит:

– Папа! Папочка! Вернись!

Но лодка, показавшаяся из-за мыса, уплыла уже слишком далеко, и он стоит к нам спиной. Тонкий детский голосок тонет в шуме волн и ветра – Энгус не слышит, как она кричит и рыдает.

– Папа, вернись ко мне, папа!

В небе парят чайки, уныние сдавливает мне горло, но я пытаюсь держать себя в руках. Я замечаю, что одинокая серая воро́на явно наблюдает за Лидией. Птица сидит на корявой рябине возле маяка.

А другие воро́ны – из стаи – пикируют вниз, они выклевывают языки новорожденным ягнятам: те потом не могут сосать и сегодня же умрут от голода.

Моя маленькая девочка заходится в пронзительном визге.

Это уже чересчур! Как бы она не бросилась в воду! Я бегу к ней со всех ног, беру ее за руку и сажусь на корточки.

– Дорогая, у папы важные дела, но он скоро вернется.

– Он пришел и ушел, и не сказал «здрасте» или «пока-пока», он не любит меня!

Я не выдержу этих мучений больше ни секунды. Я довольствуюсь ложью:

– Он тебя очень-очень любит. Но он сильно занят, милая. Пожалуйста, поверь мне. А знаешь, давай мы с тобой приготовим на завтра все, что нужно в школу, и испечем печенье. Пряничных человечков!

Я приняла решение. Мы сделаем печенье и бисквиты. Приготовим замечательных пряничных человечков. Что там в рецепте? Двууглекислый натрий, сахарные серебряные шарики, обычный сахарный песок, масло и имбирь.

Мы направляемся к дому.

Но, увы, человечки выходят сплошь некрасивыми. Не то инвалиды, не то бесформенные зверюшки. Я стараюсь, несмотря на отчаяние, шутить по поводу уродцев, лежащих на горячей проволочной подставке, но Лидия испуганно смотрит на них, трясет головой и убегает в свою комнату.

Ничего не помогает. Все бесполезно.

Я задумываюсь насчет любви Лидии к отцу. Если она знала, что он вытворял с Кирсти, как она может настолько его любить? Искренне? Может, она ничего не видела, и Кирсти ей просто рассказала? Или развратных действий как таковых не было? Или вообще ничего не было, и я поторопилась с выводами? Минуту во мне бушуют сомнения, сбивая с толку, у меня подкашиваются ноги. Что, если я ошиблась? Была настолько ослеплена яростью и страданием и пала жертвой клише: педофилия, современная охота на ведьм?

Нет. У меня есть слова Лидии, есть доказательства из моей собственной памяти и еще – научное обоснование от Сэмуэлса.

Похоже, я не могу признаться себе, что десять лет я жила – и любила – человека, который оказался способен приставать к собственной дочери. И кто я после этого?

Я иду на улицу, вытряхиваю пряничных человечков в компостную кучу и смотрю поверх зловонной грязи в сторону Орнсея.

Пусто.

Спустя час начинается отлив. Мы с Лидией переходим через грязевые поля, под нашими резиновыми сапогами хрустят мертвые крабы. Мы забираем лодку от пирса возле «Селки», плывем домой. Вечером мы читаем книги. Когда Лидия засыпает, я глажу ее школьную форму, возле меня стоит бутылка вина. Я открыла в доме половину окон, невзирая на холод.

Потому что мне нужен морозный воздух, чтобы сохранить ясность рассудка. Правильно ли я делаю, посылая ее обратно в «Кайлердейл»?

Когда мы еще общались, Энгус почти убедил меня, что ей не нужно туда возвращаться. Но школьная секретарша твердила, что все изменится к лучшему. Кроме того, я уверена, что пока мы не найдем новый дом, домашнее обучение сделает Лидию еще более одинокой – она ведь не будет покидать остров.

Я дам «Кайлердейлу» последний шанс. Но я волнуюсь. Я слушаю, как волны набегают на гальку. Вдох-выдох. Шум моря похож на дыхание ребенка с высокой температурой.

Наконец я заползаю в кровать и сплю без всяких сновидений.

Утреннее небо – серое, как гусь. Ворча, я одеваю Лидию в форму, хотя все, чего хочет Лидия, – это сидеть дома и спрашивать меня, где папа.

– Он скоро придет.

– Точно, мама?

Я натягиваю на нее джемпер через голову и вру:

– Да, дорогая.

– Мам, я не хочу в школу.

– Ну, дорогая…

– Эмили меня ненавидит. И все остальные тоже. Она думает, что со мной что-то не так.

– Нет, милая. Она просто дурочка. Давай-ка наденем ботинки. Сегодня ты можешь обуться сама. Ты целую неделю не была в школе, а теперь пора учиться. Все будет хорошо.

Сколько можно врать собственной дочери?

– Мама, они все меня ненавидят, – повторяет она. – Они думают, что Кирсти со мной, а раз она умерла, то я привидение.

– Хватит, дорогая. Не надо об этом думать. Мы сейчас отправимся в школу, там все уже забыли.

Но когда мы вылезаем из лодки, садимся в машину и проезжаем пару миль по извилистой дороге на побережье в сторону «Кайлердейла», становится ясно, что никто ничего не забыл. Я вижу это по очень смущенному взгляду секретарши, которая как раз выбирается из своей «Мазды».