Холодные близнецы

Если он пойдет к Лидии – определенно, да. Вдруг он вообще не прекращал свой разврат? Может, он называет ее Кирсти, играя в то, что его любимица до сих пор жива?

Неужели все беды из-за него?

– А где Лидия? – спрашивает он.

Со своей щетиной он сейчас похож не на красавчика, а на негодяя. Как преступники из теленовостей – «сталкивались ли вы с этим человеком?»

Кто его знает?..

Что он делал с Кирсти? Как он мог, как он осмелился? И давно ли? Полгода? Год?

– Она спит, – отвечаю я.

Я вру. Лидия читает книгу в своей комнате. Но я не подпущу его к нашей единственной дочери. А если он попробует, я действительно пущу нож в ход.

– Она измаялась, Гас, и я считаю, что не надо ее трогать, пусть отдохнет.

– А как она? Нормально? Ну, ты поняла, о чем я.

– Да, – киваю я. – С учетом обстоятельств с ней все нормально. Энгус, прошу тебя, пусть спит. Ей опять надо идти в школу, и ей необходимо расслабиться.

Как мне тяжело говорить «прошу тебя» этому мужчине. Он чудовище. Рядом со мной – бесчувственный жестокий монстр, и я хочу, чтобы он исчез.

– Ясно, – бурчит он, глядя мне прямо в глаза.

Ненависть электрическим разрядом мелькает между нами, он даже и не пытается ее скрыть. На Салмадейре громко каркают во́роны, а мы находимся здесь, на нашем собственном острове и исходим ненавистью. Мы оба рады вцепиться друг другу в глотку, но я все еще толком не понимаю, за что он ненавидит меня – может, оттого, что я разгадала его тайну?

Наверное, поэтому он так злобно глядел на меня, когда я призналась ему, что Кирсти на самом деле – Лидия. Он сообразил, что я его почти раскусила.

Он поворачивается и идет в столовую.

– Энгус, я думаю… – начинаю я.

– Что?

– Пока ты ездил в магазин, я предположила…

Надо ли мне сейчас упоминать о своих подозрениях? Нет. Нельзя просто взять и наорать на него – в этот воскресный полдень, на полуотремонтированной кухне, в доме, где мы надеялись жить долго и счастливо.

В холодильнике лежат треугольники плавленого сыра «Дэйрили» – завтрак в школу для Лидии, на полках выстроились коробки с «Хрустящими ореховыми хлопьями». Когда-нибудь мне следует предъявить ему обвинение и сказать: «Ты к ней приставал», но еще рано, не сейчас. Лидия слишком травмирована от пережитого. Пусть завтра она пойдет в «Кайлердейл» и окунется в обычную школьную жизнь, иначе мы не спасемся никогда.

– И?.. – Энгус в нетерпении замирает. – Что ты предположила?

Его джинсы испачканы машинным маслом. Он выглядит совсем неопрятно, если не неряшливо. Совершенно не похож на себя. А может, как раз похож на настоящего себя.

– Энгус, между нами не все гладко. И я думаю – ради Лидии, да и нас всех – может быть, ты сможешь провести пару дней на большой земле? – говорю я и крепче сжимаю нож за спиной.

Он прищуривается, будто давно знает о моих планах, и ему на это абсолютно наплевать.

– Ладно, – бросает он. – Хорошо. – Его карие глаза темнеют, и он раздраженно добавляет: – Возьму, что мне нужно по работе, сниму комнату в «Селки». Зимой они вообще ничего не стоят.

Все оказалось совсем не трудно. До меня доносится скрип половиц в гостиной, затем шуршание бумаг, которые Энгус запихивает в рюкзак.

Потом он направляется в спальню, явно роется в гардеробе и лезет в «сундук». Шаги стихают. Значит, он вправду уйдет?

Я кладу нож обратно в ящик и с облегчением вздыхаю.

Я слушаю крики чаек за дверью и шум ветра. Ровно через десять минут в кухне появляется Энгус.

– Пожалуйста, обними за меня Лидию, – говорит он.

Его злости нет и в помине, он выглядит более спокойным, даже печальным, и непроизвольно меня охватывает дурацкий приступ сочувствия – сочувствия к мужчине, которого когда-то любила, к отцу, потерявшему дочерей. Но затем я вспоминаю, что он сделал, и мое сострадание мигом улетучивается.

– Хорошо, – отвечаю я.

– Спасибо, – произносит он. – Лодку я возьму, но ты сможешь в отлив перейти поля и забрать ее. Вам, девчонки, нужна лодка, чтобы добираться до школы.

– Да.

– Ну, пока, Сара.

– Пока, Энгус.

Он смотрит на меня. Презрительно? Или это вина? Или отчаяние? А может, равнодушие…

– Счастливо.

Он снова кивает – неторопливо, серьезно, словно мы видимся последний раз в жизни. Надевает рюкзак, распахивает ногой дверь, широкими шагами спускается вниз, к лодке, и запускает мотор. Я наблюдаю за ним, чтобы убедиться, что он действительно ушел, но как только лодка скрывается за мысом Салмадейра, в кухню врывается Лидия. Она босая, в бледно-желтых рейтузах и заплаканная.

– Где папа? Он зайдет со мной поздороваться? – спрашивает она.

Что я могу ей сказать? Ничего. В пылу гнева я забыла, что Лидия любит отца. Несмотря ни на что. Поэтому я мягко обнимаю ее, кладу руку на ее светлую головку, и мы обе – мать и дочь – смотрим на холодное море.

– Папе надо работать, – отвечаю я наконец.

Лидия поворачивается и поднимает на меня просительный, умоляющий взгляд. В голубых глазах плещутся тоска и недоумение.

– И он не зашел сказать мне «здрасте»? Почему, мама?

– Дорогая…

– И он не сказал «до свидания»?

– Милая…

Она теряет голову:

– Он не сказал мне «до свидания»!