Холодные глаза

Его глаза медленно шли по строчкам, затем остановились. Он некоторое время смотрел в самый конец текста, потом закрыл дневник, перевернул, подвинул обратно и опять посмотрел мне в глаза.

Не знаю, на что я рассчитывал. Может быть, надеялся пробудить в нем совесть, может, хотел, чтобы он злобно оскалился, и тогда мне хватило бы ненависти, чтобы нажать на курок. Но все, что я получил в ответ, – это были серые, мертвые и, я бы даже сказал, холодные глаза. Он не собирался как-то объясняться или оправдываться. Он будто смотрел сквозь меня. Будто пытался сказать: «Что дальше? Я такой, как есть».

Рука, державшая пистолет, задергалась. Ее охватила судорога, подаренная мне когда-то этим убийцей. Я почувствовал, как понемногу начинаю вскипать. Я не мог понять: неужели это все? Не будет никаких объяснений? Я испытывал досаду, неудовлетворение. Мне хотелось большего, хотелось извинений, объяснений, криков, крови, но ничего этого не было. Даже моя надежда на то, что он нападет, чтобы у меня была причина выстрелить, не оправдывалась.

Жизнь в очередной раз напомнила мне, что мои ожидания – это мои проблемы. Я хотел посмотреть на него и получил такую возможность, но никто не обещал мне, что я получу ответы на свои вопросы. Все, что осталось в конце моего пути, – это абсолютно пустые, прозрачные, холодные глаза. В них не было жизни, и, видимо, очень давно. Как жаль, что мы этого не заметили в нем тогда, когда стояли в коридоре и он впервые в компании товарищей прошел мимо нас. Заур мог бы сказать: «Этот слишком тихий, подозрительный», – но не сказал. Я мог сказать: «Он какой-то слишком аккуратный для этих мест», – но тоже не сказал. А он все это время просто был собой. Просто был охотником. И тогда. И сейчас.

Я встал из-за стола и пошел к двери. Оказавшись рядом с ним, я подумал, что лучшей возможности напасть на меня у него не будет, но он продолжал сидеть за столом. На долю секунды мелькнула мысль, что я могу оставить на столе пистолет, чтобы он сам «сделал, что должен», но я не был уверен, что мы думаем об одном и том же. Стоя у двери, я получил и свою лучшую возможность все закончить. Пистолет был в моей руке, а он сидел ко мне спиной. Мысленно я представил, как всаживаю пулю ему в затылок за всех, кого убил он, и это было одновременно страшное и приятное чувство. Я не думал о том, что если выстрелю, то опущусь до его уровня, что тоже стану монстром. Мне было плевать, кем я стану. Мне просто хотелось нажать на курок, но я не смог. Наверное, Заур был прав, десятки раз называя меня трусом. Да я и не отрицал этого. Однако мне хотелось верить, что в нужный момент я смогу сделать все правильно. Сейчас мне казалось правильным нажать на курок. Но я не сумел.

Разочарованный в себе, во всем мире и, самое странное, в убийце, я вышел из дома. Вынул третий привезенный мною предмет и положил его на нижнюю ступеньку. Его место было тут, а не под лесенкой Муртуза и Гасана и уж точно не у меня. Каждому свое. Нож убийце. Дневник журналисту, а пистолет, пожалуй, лучше вернуть Зауру. Если я вообще смогу уйти отсюда живым.

Я медленно пошел к машине. Слабый свет из дома освещал мою спину, а на снег падала моя тень, над которой нависла другая, более грозная. Я понял, что он встал, а его рука потянулась к ружью.

Я считал все десять шагов до машины, чувствуя спиной его взгляд, чувствуя, что он размышляет о моей судьбе. Под моими ботинками хрустел снег, и с каждым шагом я прикрывал глаза в ожидании выстрела. Страх поглотил меня, и в этих десяти шагах я увидел весь путь, что он заставил меня пройти, – годы страха, страха того, что каждый твой шаг может стать последним.

Перед моими глазами вопреки ожиданиям не пробежала вся жизнь, а пробежали лишь восемь лет, проведенные во власти страха. В его власти. А может, только эти годы и были моей жизнью, ведь свою жизнь до того дня, когда я вошел в дом Хабиба, я теперь вспомнить не мог. Но потом я подумал о сыне, и мне захотелось пожить еще, а убийца, не знаю почему, не выстрелил.

Я дошел до машины, положил руку на капот и выдохнул, будто прошел по минному полю. Обернулся. Он стоял у входа с ружьем наперевес. Мы смотрели друг на друга и оба понимали, что у меня на него ничего нет. Все мои доказательства были косвенными, на ноже не было его отпечатков, не было его крови, чтобы как-либо их связать, не было свидетелей, которые укажут на него пальцем. Был только Заур, с позором уволенный за превышение полномочий, страдающий от алкоголизма, король подлогов и пыток, в чьих показаниях засомневался бы даже я.

Я сел в машину, завел ее и тронулся, а он просто смотрел, как я скрываюсь за поворотом.

Снег перестал идти. Отъехав на пару километров от села, я остановился у железной дороги. Шлагбаум опустился, приближался грузовой поезд, а на другой стороне стояла машина Заура. Мы будто оказались по разные стороны баррикад: кто-то искал правду, а кто-то – расплату. И все эти годы мы жили так, глядя друг на друга, а жизнь, как этот бесконечный поезд, летела мимо.