Холодные глаза

– Да. Мне сказали, что ваши конфликты чем-то похожи.

– Бедный человек Муртуз. Жены нет, давно умерла. Сам больной, еще и сын тоже.

– А чем болен Муртуз?

– Не знаю, как это называется. У него руки трясутся, и сам уже старый. Где-то шестьдесят, наверное, ему, но выглядит старше из-за здоровья.

– Расскажите все, что о нем знаете, и про их конфликт с Хабибом.

– Муртуз раньше был известным человеком. У него был большой мебельный цех. Там работало много людей, и мой отец тоже. Лет двадцать – двадцать пять назад. Там пожар случился в начале девяностых. Все сгорело. Исчез цех. Потом через год жена тоже умерла. У нее с сердцем всегда были проблемы. И остался Муртуз, уже за сорок лет, с ребенком, которому было один-два года. Не знаю. Перестал говорить с людьми. Продал все, что осталось, и построил себе дом подальше ото всех. И все. Молчит.

– В смысле? Совсем?

– Я тебе скажу, что уже не помню, когда в последний раз слышал его голос.

– А с Хабибом что у них?

– Я особо ничего не знаю. Они, кажется, пришли тоже свататься к старшей дочке. Бедный Муртуз. Конечно, никто бы не отдал ее за его больного сына. Но он, видимо, сам уже не понимает, что происходит вокруг. У них какой-то спор случился, и соседка сказала, что Хабиб их чуть ли не палкой или веником прогнал. У Гасана, кажется, даже кровь была. Не знаю. Может, ударили его по голове.

– Как думаете, Муртуз мог сделать такое?

– Отомстить? Муртуз? – удивился Абдурахман. – Нет, конечно. Он, наверное, даже ложку в руках держать не может.

– А сын? Ему сейчас больше двадцати вроде.

– Нет. Я же говорю, больной он. Как сказать… Слабоумие, да? Не знаю. У него с головой не очень хорошо, но вряд ли его когда-нибудь вели в больницу. Всегда такой был.

– Он неадекватный? Может, он причинял кому-нибудь вред? Может, животным, детям? Просто по улице ходил и ругался сам с собой? Бросал в людей камни?

– Никогда не видел. Он тихий мальчик. Ходит в магазин, домой. Иногда гоняет колесо по дороге. Гуляет по лесу сам по себе. Он может разговаривать, но он сам тоже трусливый. Мы иногда что-нибудь покупаем в магазине им, продукты, и даем Гасанчику. Он всех нас знает. У нас небольшая группа в мечети, на уроки ходим.

– Уроки?

– Коран, чтение.

– А, понял.

– И мы иногда… нехорошо говорить. В общем, он знает нас всех имена, где мы живем, тоже знает, но все равно всегда слегка боится брать нашу садака. Каждый раз как будто в первый раз. Надо уговаривать. Он хороший мальчик, всегда с уважением ко всем. Очень скромный.

– Хорошо, – подытожил я.

К чаю никто из нас толком не притронулся. Разговор получился тяжелым, и, прощаясь с Абдурахманом, я не испытывал облегчения. Стало еще мрачнее и тяжелее, хотя сам по себе Абдурахман оказался частью того хорошего, что было связано с этим селом. Добрый, отзывчивый, с непростым характером (как, видимо, все в этих местах), но мудрый, с мягким сердцем, щедрый, прощающий. Я всегда удивлялся, когда слышал о таких хороших родителях и об их плохих детях, и никогда не мог понять, почему в некоторых случаях яблоко падает так далеко от яблони.

«Не он», – первое, что я сказал себе, когда услышал, как закрываются за моей спиной ворота первого подозреваемого. «Точно не он». Конечно, никогда нельзя быть на сто процентов уверенным… Если следовать законам детективного жанра, то прямо сейчас он мог спускаться в подвал, чтобы продолжить мучить очередную жертву, подвешенную на веревке к потолку. Теоретически возможно все, но мне хотелось верить, что я хоть что-то понимаю в людях. И если понимаю, то это не он.

Я сел в машину. Меня ждал второй в списке подозреваемых, и после разговора с Абдурахманом я понимал, что это абсолютно бесперспективное дело. Но опять-таки… законы детективного жанра.

В конце села меня ожидала развилка. Поверни я налево, и метров через сто уткнулся бы во владения Хабиба. Издалека я видел, что там горит одно-единственное окно. Наверняка дом охраняла пара замерзших полицейских, и сейчас они строили теории относительно этого преступления. Повернув направо, я мог поехать по нечищеной дороге тоже вверх, но там я домов, по крайней мере отсюда, не видел. Сначала я решил доехать до вершины холма, но метров через двадцать передумал. Если бы машина застряла, то пришлось бы наделать шума, а привлекать к себе внимание я не хотел. Поэтому я припарковался возле последнего дома, завернув за сарай, и пошел, пытаясь не сбиваться с дороги, скрытой под толстым слоем снега. В этом снегу я заметил почти заметенные уже следы машины. Вероятно, полиция успела побывать и тут. В этот момент мне захотелось бросить все и повернуть назад.

«Зачем я это делаю? Зачем иду туда? Полиция там была, ничего не нашла. Все говорит о том, что я просто не должен тратить на это свое время. Зачем мне нужен молчаливый дедушка и его больной сын? Лучше вернуться в машину, согреться и продумать дальнейший план действий».