Холодные зори

— Ишь ведь! Бертолетова соль. Говоришь, синим светом горит и ты в саване вроде бы как покойник? Здорово это, брат. Ай, здорово! Придется тебе, герой, попытать, как твоя затея на казаков действует. Они в чертовщину всякую более твоей девы верят.

И Прохор рассказал Василию, что в городке у них скоро появятся уже посланные аж из самой губернии казаки.

— А как узнали? — не стерпел, полюбопытствовал Васек.

— Тю-ю, да ты, брат, или память потерял? — ехидным вопросом на вопрос ответил командир.

— На память свою вроде бы и не жалуюсь! А при чем тут она?

Строгим и проницательным взглядом словно бы насквозь прошил Василия командир. В глубине его карих глаз скакнул какой-то чертик, да темные брови вдруг так изогнулись, что над глазами появился точно такой же, только много больше и длиннее, чем усы, треугольник рыжих густых волос.

И вдруг Прохор от души, по-юному, как это и подобает человеку сильному, властному и решительному, расхохотался.

Василий терпеть не мог, если кто долго сам куксился или прорабатывал других. Настрою его души отвечал именно такой жизнерадостный, может, и грубоватый малость, а другому и обидный, смех человека, знающего себе немалую и верную цену. За эту независимость и большую самостоятельность в действиях и поступках он давно преданно, по-братски, если не по-сыновьи, хотя и старше-то Василия был командир разве что на пяток лет, любил Прохора Сочалова.

— Эх ты, дубина стоеросовая, — продолжая смеяться, заговорил командир. — А кто ночью к исправнику мимо часового под окна его конторы лазал?

— Ну, я! — сказал было Василий. И тут его осенило. — Неуж это наш аппарат задействовал, перехват дает?

— Дает, брат. И надежно.

Стали подходить командиры иных подразделений дружины.

На поляну из глубины леса (все направлялись сюда по установленному для конспирации порядку кружным путем) вышел улыбчивый, гладко выбритый Гурий Кисин, а с другой стороны появился словно бы невыспавшийся, поеживаясь от утреннего холодка, Андрей Ефимов. Его энергичное молодое лицо с легким приятным загаром и курьезно вздернутым носом было полно неожиданных контрастов. Глаза смотрели упрямо, будто сверлили, но были при этом очень спокойны, физиономия вроде бы круглилась, как и у Гурия, но подбородок разрушал эту округлость неожиданной заостренностью. Одет он был подчеркнуто скромно. Косоворотка плотно облегала мускулистое тело, а плечи были узковаты, грудь впалая, и весь облик его был далек от демонстрации мощи, и здоровья. Широкие мозолистые руки с въевшейся в морщинки ладоней и под обкусанные грубые ногти давно не отмываемой трудовой грязью никак не совмещались с чистым, нежным лицом, украшенным щетинистыми, нафабренными усиками. Встрепанная шевелюра сильно опрощала его в общем-то интеллигентное лицо.

Многие на заводе знали таких заметных вожаков, особенно из признанных цеховых умельцев, каким, скажем, слыл русоволосый, круглолицый весельчак Гурий Кисин. Но, кроме членов парткома местной организации большевиков, вряд ли кто знал о том, что именно здоровяку и, может быть, поэтому молодцевато моложавому Гурию Кисину всегда поручались самые ответственные партийные задания, в особенности во время рабочих демонстраций, митингов и собраний. Там он организовывал выступления ораторов, и нес за все ответственность, и принимал решения, как это мог бы делать разве что сам руководитель местной организации РСДРП Георгий Евлампиевич Тихий, в эти острые моменты всегда оставляемый в тени. В отличие от Кисина Андрей Ефимов должен был всегда быть как бы в стороне, так как являлся главным резервным вожаком местного комитета РСДРП на случай провала самого Тихого.

В обнимку вышли на поляну друзья-боевики — Александр Аметистов, по партийной кличке Меньшой, Три А или Шустрик, а за ним красавец Борис Черняев. Один большевик, другой — эсер.

Эти дружинники пользовались неизменной искренней любовью и уважением товарищей за свою смелость и самоотверженность при выполнении любых, самых неожиданных и, казалось бы, невыполнимых заданий. Почему-то лишь им разрешалось приходить вместе.

Аметистов, последний сын в семье крестьянина Вологодской губернии, прошедший рабочую школу под руководством самого Георгия Евлампиевича Тихого, был убежденный большевик, революционер-профессионал. Мальчишкой двенадцати лет с котомкой через плечо ходил он «по кусочки». Так и сюда, до Волжских заводов, добрел. Пришел он в поселок и попался случайно возле большой проходной на глаза Георгию Евлампиевичу. Он тогда еще мастером работал.

— Чей будешь, малец? — окликнул его Тихий.

— Александр, Александра Аметистова сын, меньшой, хоша сам я вовсе и не малец.