Холодные зори

Когда мать топила печь, Васятка садился на пол, а сизый дым все равно разъедал глаза, лез в нос, в горле что-то словно комом вставало. Вскоре вместе с матерью он начинал надрывно кашлять. Зато в своей, да еще и теплой избе забывались все тяготы и недостатки — и дым, и кашель, и слезы. Лежи себе на лавке и мечтай о том, когда вырастешь и станешь таким же ладным, как отец. Тетки дали матери козу, она еще развела в избе кур, а под Новый год тетка Вера, взяв своего поросенка, забрав свою чашку, ложку и тарелку да два чугунка и постель, перешла неожиданно жить в избу к Агафье.

Всю зиму ходила Агафья на подённую молотьбу хлеба к деревенским богатеям, стирала на них, мыла полы, а по вечерам допоздна пряла чужой лен.

От Константина Адеркина давно не поступало никакой весточки. И Агафья теперь уже сама потребовала собрать сход, чтобы выделить надел мужа из хозяйства деда Никанора.

Шумели долго. Никанор наотрез отказался со снохой дело иметь, пока Константин сам не вернется и не потребует своей доли. Но сходка была на стороне солдатки.

— Дождешься, Никанор, пустят тебе люди красного петуха, — пригрозил Назар Великанов, могучий статный старик. Жил он бобылем, но хозяйство имел завидное и не признавал ни попа, ни барина; поговаривали, будто и перед самим волостным не робел. Слово Назара привыкли уважать, а уж если он погрозит — быть по тому, думали многие.

И Никанор смирился. По решению волостного суда, принятому на основании приговора схода, Агафье выделили тягло на всю семью. Она получила наконец мужнин надел земли, да еще и корову.

Поле пахал и засевал по сговору сосед. За это ему Агафья с теткой сжинали весь урожай, да еще и молотить помогали.

Теперь в семье Агафьи Адеркиной было немалое хозяйство.

И Васятка стал настоящим крестьянином. С раннего утра уходил он в поле. На поводке вел телку. Возле поля теленка подвяжет к колышку где-нибудь в овраге, а сам с песенкой елозит на коленках по льняной или просяной полоске и дергает сорную траву, репей и цветы. Ни тебе окриков, ни брани и попреков. Делай свое дело, и земля отблагодарит. И впрямь урожай выдался отменный. Что просо, что горох, что ленок — ни травинки, ни полынки, словно и не крестьянские, а барские это полоски.

— Твоей снохе, Никанор, видно, сам лешак помогает, — показывая на Агафьины полосы, поддразнивали старика сельчане.

В семье Никанора окончательно невзлюбили Агафью. Васятка опасался даже выходить на свою полосу, если рядом работали Адеркины.

Они так начинали браниться, с такой злостью смотрели на Васятку, что, не ровен час, могли и прибить.

Спокойнее становилось, когда на поле появлялся дед Назар Великанов.

— Здоровья, дед, жить тебе сто лет! — улыбаясь во всю бороду, кричал он Васятке, приветливо махая ему рукой.

— Здоровья желаю, Назар Захарович, — почти по-солдатски браво отвечал Васятка.

И не опасаясь теперь Адеркиных, смело шел на свои полосы.

По вечерам любил Васятка бегать в просторную светлую избу Великанова. Старик ласково привечал парнишку. Всякий раз находил Васятка у деда Назара какую-нибудь новую резную деревянную игрушку — то мужичок в малахае, длинной рубахе, широченных портах и лапотках, то медведь с лукошком на ремне через плечо, а иной раз конь с дивной гривой. Только с горбом почему-то и на задних ножках стоит, а передние с копытцами, как все одно барская махонькая болонка, поднял.

Стеснялся сначала Васятка даже подходить к этим игрушкам: «Маленький, что ли!»

— Бери любую, будет чем вечером займаться.

И Васятка с радостью начал забирать все, будь то конь, медведь или мужик в лаптях. У него теперь завелся целый угол с этими игрушками. Заберется Васятка сюда, расставит своих любимцев деревянных, а потом игру затеет.

— Скоро-скоро, дайте подрасти маленько, — обращался он к своим деревянным резным друзьям, — стану я, робята, энтим вона мужиком — и порты широки, рубаха холщова, как у деда, и кушак такой, и лапоточки. А куплю я себе коня саврасого, дюжего да послушного. И грива будет такая вот — ну и грива! И хвост красивый, большой. — Берет Васятка коника резного, гладит и словно извиняется перед ним. — Токо вот горба не надоть и такой собачьей выучки. Коню в борозде ходить или по сено там, по дрова. Где ж это видано, чтобы конь на задние ноги вставал? Срамота! — И Васятка задумывался, о чем бы еще помечтать.

— И еще, робяты, — брал он в руки медведя, — в лес ходить с отцом будем, зайцев, белок промышлять, а то и волка свалим.

С устатка клонило ко сну. Расстилал Васятка прямо тут же на полу овчину — старый теткин полушубок и сгребал всех своих резных любимцев к себе, а сам, засыпая, бормотал:

— А изба кака, робяты, кака изба будет! Знатно срубит отец, как у деда Назара — светло, просторно! Трубу над коньком поднимем — чисто чтоб топить, без дыма, без копоти. И еще, робяты… — но мысль терялась во сне.

Трудное время наступило и в семье Спиридоновых.