Холодные зори

— Рожь-то землиста, хозяин, — глядит он то на латаный мешок, то на худого жилистого Дмитрия, — бедна больно, все в полову идет. Ну да я тебе полову отдам, добавишь в мучицу, больше хлебов баба напечет. И еще припек, не забудь, получишь.

И, на удивление Дмитрию, вдруг сам предлагает:

— Ну ладно. Вижу, ты мужик справный, не строптивый. Спроворишь мне кружок, приходи, как ни то мешка два с двумя мерками в придачу на весну дам. Сам видишь, расчет без запросу, без прижиму, как людям.

Кланяется Дмитрий, благодарит мельника, затылок чешет. Знает, что один кружок — это три хозяйственные десятины земли.

«Нет, не управятся на этот раз Силантий со старухой, придется и пахать и сеять мне, да и в уборке помощь понадобится», — думает Дмитрий. А делать нечего. Где взять зерна, если поле не родит? Но как ему родить, коли хозяйские руки будут на кругах заняты?

Да и выгонов, даже тех, с которых сняты рожь или трава, нонче барин не дает крестьянам без отработки. Придется идти к мельнику на круги, а еще две-три десятины скосить за выгоны для скота.

Не повезло и деду Силантию. Как ни молил оброчный, не дал немец-управляющий в долг ни полушки.

— Весна приходишь, кружки получайт и вперед за милость барина мешочек мучка. Ауф видер зейн, майн либер гроссфатер, — словно отрезал, повернулся спиной и ушел.

Когда встретились дома с Дмитрием, стало обоим ясно — трудная, голодная будет зима. Весна и того хуже. Грибы разве что да щавель. Хорошо, ныне капусты кислой еще много осталось, овец зимой подкармливать можно. Коню и корове, известно, — солома со двора и пристроек.

Мрачные сидели мужики. Света в этот вечер не зажигали, вечерять отказывались.

С тем и легли спать.

11. ЛИШНЯЯ

Сидит Маринка, примостясь в дальнем углу родной избы, слушает дедушкину скрипку и мечтает. И уносит ее мечта в светлый мир тех дедушкиных сказок, которые навевает ей и эта волшебная музыка.

Видит себя Маринка в храме обетованном, где живут красивые, добрые люди, а вокруг раскинул зеленые пышные ветви большой цветущий сад. Она уже большая и свободно ходит по дорожкам среди цветов и жужжания пчелок. Вот она легко подпрыгнула и сорвала большое золотисто-румяное яблоко. И еще одно, прозрачно-желтое, пахучее, и еще вон то, мягкое и сладкое, для бабушки. А теперь бежит Маринка на зеленую полянку лесную, где на завалинке маленькой красивой избушки сидит отдыхает бабуся. Но где же дедушка? Ах, да он же в лесу играет на своей чудесной скрипочке, и они с бабушкой слушают и не могут наслушаться. А день такой теплый и ласковый, и солнышко улыбается всем так доверчиво и весело.

Скоро-скоро она вырастет, станет большой и статной. И как же хорошо они все будут жить. И Гриша, и братик названый черноглазый Васятка приедут к ним в гости.

Но жизнь и мечта часто в разной упряжке ходили.

Росла у Фроси девочка, еще один роток при том же старом наделе истощенной, бедной земли. А впереди — тяжкий год. Всем не прокормиться. На новый роток не накинешь платок. К тому же Митяй с Фросей и дочкой — семья. О стариках и речи нет, они выросли здесь, и дом сами одни наживали. Только старым теперь не прожить без Митяевой помощи. Он — хлебопашец, а Фрося — пастушка. А дедушка с бабушкой — лапти сплести да на свадьбы-похороны за харч да полтину с готовкой и со скрипкой — лишь малая подсоба хозяйству.

Куда ни кинь, выходит — лишняя в доме Маринка.

Пришлось деду Силантию писать спешно в город, снова просить среднюю дочь, у которой некогда жил внучок Гриша, взять теперь и Маринку. Впрок пошел Григорию город. Живет в Москве не то в Бежице, слыхать, на свои самостоятельные заработки.

Но есть еще кого нянчить в городе. У средней дочери теперь двое. И муж при хорошем деле. Маринка, пожалуй, будет там нужнее, чем был когда-то Григорий.

Еще и словом никто при ней не обмолвился о предстоящей перемене в Маринкиной судьбе, а сердцем девочка уже почувствовала, как в семье сразу изменилось к ней отношение каждого. Никто ей вдруг не стал приказывать или хотя бы просить в чем-либо помочь, никто теперь и не ругал и не наказывал, даже дедушка перестал на нее ворчать. Все повели себя так, будто она тут временная гостья. Дядя Митяй ухитрялся вообще не встречаться с ней взглядом, а когда Маринка улучила его свободную минутку и сама взглянула ему в глаза, тот не выдержал и виновато отвел от нее свой обычно такой добрый и участливый взгляд. Тетя Фрося даже Катюшу перестала давать ей нянчить, всякий раз стараясь подсунуть девочку прямо в руки бабушке. А бабушка и вовсе смотрела теперь на Маринку, словно та лежала с тяжелой болезнью в кровати, печально-печально и всякий раз тяжело при этом вздыхала. Бабушка стала задумчива и очень рассеянна и с Маринкой почти не разговаривала.

Зато когда обедали или ужинали, всегда теперь за столом было очень оживленно. Много и с азартом говорили о городе, каждый старался, как только мог, показать, как там хорошо живется и сколько вокруг интересного. И все наперебой начинали сетовать на деревенскую серость и нищету.