Холодные зори

Повзрослела и как-то высохла Маринка за эти несколько дней, а сейчас сидит совсем как старушка. Болят ноги, ломит голову, и мысли теснятся такие взрослые, вовсе не как у детей. Очень ясные мысли, но тяжелые. И недетская безысходная грусть-тоска гложет ее маленькое неокрепшее сердечко.

Так и не притронулась Маринка к бабушкиной картофелине, и чаю не пила, хотя бабушка положила на этот раз перед ней конфетку.

Никто не остановил, не окликнул ее. Даже бабушка ничего не сказала, когда вдруг вышла Маринка без спроса раньше всех из-за стола и направилась в свой уголок.

Прошла минута, другая.

И тут разразилось это страшное, дикое, оставив навсегда глубокий след в ее душе.

Дедушка с необычным для его лет проворством вскочил со своего места. Никто и опомниться не успел, как он схватил арапник, с которым ходил, бывало, на барскую псарню, подбежал и больно, с потягом, хлестнул Маринку. Кровавые ссадины на плече, руке и больных ногах долго набухали в последующие дни, пока не покрылись коростой; она с болезненным зудом постепенно отваливалась от молодой кожицы, которая очень медленно нарастала снизу.

Бабушка кинулась к деду Силантию и повисла на его руке. Он оттолкнул ее грубо, и она упала на пол, рыдая. Подбежал дядя Митяй, но дед Силантий с бешеной силой стал молотить его по плечам, по голове, по спине медной ручкой арапника, приговаривая:

— Хозяином стал, сучье племя, власть почуял, добра не помнишь, людям жизнь уродуешь… — Каждый взмах руки сопровождал он такой грязной бранью, которой отродясь от него никто и от пьяного-то не слыхивал.

Дядя Митяй закрывал лишь голову, подставляя плечи и спину под страшные удары. Он не сопротивлялся и не унимал деда Силантия.

И тот как-то быстро сник, набросил кожух на плечи, успел схватить лишь свою скрипку и выбежал из избы.

Несколько дней не показывался дома дед Силантий. Слышали, будто играет он далеко отсюда, верстах в двадцати, не менее, по трактирам и беспробудно пьет.

Бабушка слегла в постель, и за нею ухаживала тетя Фрося.

Маринка тоже не вставала. Два дня во рту и маховой росинки не держала она. На третий день встала, поела хорошо. Подошла к бабушке, упала на ее худую, истощенную работой грудь и долго безутешна рыдала.

А еще дня через три приехала за Маринкой тетя Паша и увезла ее с собой.

12. ЧУЖАЯ

С поезда шли пешком через весь город.

Уездный городишко, зеленый, приветливый, с одноэтажными и двухэтажными домами, чаще деревянными, рублеными, как в деревне, но обшитыми тесом и с парадными крылечками-сенцами на улицу, показался Маринке сказочно большим и красивым. Когда же встречались кирпичные строения, крытые железом, покрашенным в ярко-красный или зеленый цвет, Маринка останавливалась и вспоминала дедушкины сказки о теремах с петухами и совами на коньке, о дворцах из хрусталя и червонного золота.

— Пошли, пошли… — торопила тетя Паша, дергая за руку. — Ишь невидаль какая — дом о две трубы да крылечко под масло крашено. У нас и самих не хуже.

И правда. Как ни устала Маринка — ноги давали себя знать уже не тупой, а острой, режущей болью, — когда подошли к тетиному дому, показалось ей, вся боль прошла. Неужто она будет жить в такой хоромине?

За палисадником, где цвели золотые шары, а через штакетник свешивались запыленные ветки давно срезанной сирени, стоял большой двухэтажный дом. Нижний приземистый постав каменный, из хорошо побеленного известью кирпича, и на улицу весело смотрит четырьмя окошками. Наверху еще целый дом, но из теса, покрашенный в зеленовато-серый цвет, и крыша железная, крашеная. Особенно поразили Маринку железные трубы. Под кровлей крыши широкие железные воронки, а водостоки тянутся вниз до самой почти земли, изогнутые внизу коленом, словно у дедовой дымокурки. Посередке на крыше дома — удивило Маринку — и впрямь две кирпичные трубы.

«Просторно, как в царском тереме, — подумала девочка. — Вот что значит город! Позади дома сад большой, просторный. Гуляй сколько хочешь, не соскучишься». И Маринка заметно приободрилась. В дом вошла веселая.

Мишенька был только месяца на два младше Маринки. И когда приходил с получкой дядя Ваня, он всегда приносил одинаковые гостинцы «старшеньким», как называл он Мишатку и Маринку. Только вот Мишенька получал свою конфетку открыто, сразу из рук отца. Маринке же дядя подсовывал ее, когда не было хозяйки. Тетя Паша одаривала лишь своих детей. Маринка для нее — просто нянька, взятая на харчи из сострадания к ее сиротству.

Ходила Маринка в длинной старой вельветовой рубахе, поданной из жалости учителкой начальной школы Симой Кетовой, временной тети Пашиной жиличкой. В лавку и на базар бегала босиком, перед тем как войти в дом, ополаскивала в лохани ноги, вытирала их старой рогожкой, а подошву и пятки досуха терла о половик. Тетя Паша любила в доме порядок и чистоту. Мыть полы, стирать на детей и нянчить грудную было главным Маринкиным делом.

Иногда в воскресенье или в будни под вечер Маринке разрешали поиграть в саду с Мишей и соседскими детьми.