Холодный как мрамор

Генри прикусил нижнюю губу, раздумывая над услышанным.

– Нам нужно придумать другой способ забрать его оттуда.

Я вздохнула, прислоняясь к стиральной машине и подавляя желание плакать.

– Мы должны были предвидеть, что это обернется катастрофой. А что, если Трей не сможет с нами поехать? Что, если мы никогда не доберемся до Мичигана?

Я снова забеспокоилась об игре с Вайолет перед пятницей – а это будет двадцать четвертого числа, оставалось мало времени, – волновалась за Мишу и Трейси. А еще у меня было дурное предчувствие, что предсказания Вайолет, сделанные на вечеринке, означали, что она готовила что-то масштабное на лыжную поездку. Маятник не дал мне четкого представления о том, насколько плохо это все могло обернуться.

Если и на этот раз у меня не получится вовлечь Вайолет в игру, то неизвестно, какое меня ждало наказание за побег из Шеридана. Вайолет же, вероятно, готова играть в свою игру столько, сколько ее душе угодно.

– Не думай так, МакКенна. Мы уже проделали такой путь. Уже прошли треть пути к нашей цели, если предпочитаешь так смотреть на вещи, – сказал Генри с надеждой в голосе.

Я хотела бы быть такой же оптимистичной насчет успешного завершения завтрашнего дела, как Генри, но не так хорошо держала удар. Я предпочла бы иметь надежный, как железо, план.

– Если мы хотим прибыть на север в районе девяти или десяти утра, то должны выйти до половины седьмого, когда мой отец просыпается и едет в фитнес-центр. Если мы к этому времени не уедем, шансы, что он обнаружит тебя здесь, внизу, увеличатся.

Я подняла бровь.

– Что ты подразумеваешь под «здесь, внизу»?

– Я имею в виду подвал, – пояснил Генри. – Я принес сюда одеяло, так что сможешь поспать на диване.

Я вздрогнула, вспомнив, когда в последний раз спала в подвале Ричмондов: в ночь ненавистной вечеринки Оливии.

– Мне совершенно не нравится эта идея, – запротестовала я. – Ты знаешь, что Кирстен велела жечь шалфей каждый раз, когда хочешь призвать духов? Вайолет сыграла в ту игру здесь и ничего не очистила. Вероятно, здесь клубятся все виды духов и призраков.

Генри обнадеживающе улыбнулся:

– Я не думаю, что здесь есть призраки, МакКенна. Старые настольные игры, в которые я не могу заставить сыграть друзей? Да. Доказательства дурного вкуса моего отца на его виниловых пластинках? Да. Но призраки?

Он открыл дверь, ведущую в основное помещение подвала; к счастью, свет был уже включен. Большой телевизор был на том же месте, что и тогда на вечеринке Оливии. Генри подготовил мне подушку с двумя одеялами на диване, где спала Кэндис. Он также принес для меня несколько фланелевых пижам на пуговицах, вероятно, принадлежавших Оливии. Я осмелилась осмотреть камин, вспомнив, как во время рассказов Вайолет стала единственной свидетельницей всполохов пламени на почти догоревших бревнах. Стеклянные двери камина были закрыты, а железные держатели для бревен – пусты, как если бы огонь не разжигали в течение нескольких месяцев.

Да, темная зияющая дыра в стене, обрамленная кирпичом, беспокоила меня. Она казалось каким-то порталом, через который (по приглашению Вайолет) к нам на вечеринку приходили призраки.

Генри присел на край дивана и откашлялся, что означало, что он собирался сказать мне что-то деликатного характера.

– Мне неудобно тебя об этом просить, и ты не обязана отвечать, если тебе некомфортно, но… Давала ли Оливия тебе повод подозревать, что она несчастлива в загробной жизни? Ну, ты знаешь, вроде…

Я знала, к чему он это спрашивал, хотя и не произнес это вслух. Он хотел понять, была ли Оливия в аду или в чистилище.

– Нет, – честно ответила я. – Я не почувствовала этого и от Дженни. Я не знаю, существуют ли такие места или же это выдумали люди для того, чтобы облегчить тяжесть непонимания, почему хорошие люди умирают так же, как и плохие. Оливия никогда не давала мне повода думать, что она в огненном озере, или же в нее тыкают вилами, или что-то подобное.

Проигнорировав мою попытку пошутить, Генри склонил голову и посмотрел себе под ноги.

– Это хорошо. Мои родители довольно религиозны. Мою мать беспокоило то, что она не могла вспомнить, когда Оливия в последний раз была церкви перед – ну, ты знаешь, аварией. – Он сделал паузу, а затем продолжил: – Просто это не имеет никакого смысла. Оливия всегда была добра к Вайолет. Она пригласила ее на вечеринку, хотя едва была с ней знакома. А Вайолет отблагодарила ее за доброту, приговорив ее к смерти?

Я села рядом с ним, мне были понятны его мысли.

– Знаешь, я потратила много времени, раздумывая об этих же вещах. Почему Дженни должна была умереть? Почему пожарная служба так долго добиралась до нас? Почему она сгорела в пожаре, а не я? Хотела бы я сказать, что со временем становится легче. Становится по-другому, но не легче.

Он усмехнулся.

– Мне гораздо лучше, МакКенна, – сказал он с иронией.

– Мой отец любит говорить, что горе – это как взбираться на вершину. Ты никогда не можешь достичь верхушку, но привыкаешь взбираться.

Генри замолчал, переваривая услышанное.