Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме

Снедаемые голодом, мы улавливаем невероятные вкусовые оттенки в жидком супе, не обладающем в действительности никакой пищевой ценностью. Валяясь на завшивевших опилках, жмурясь, мы самозабвенно глотаем и глотаем… Горячая жидкость обволакивает наши истерзанные внутренности, а мозг тем временем воображает эпикурейские яства. Никогда раньше и никогда с тех пор я не испытывал столь всепоглощающего удовольствия от каждого куска или глотка, как в блоке А.

Юдович и его клика катаются как сыр в масле. Пайки, которые должны были достаться умершим за ночь, попадают к ним. Кроме того, они бесстыдно обогащаются на раздаче еды. Их запасы неисчерпаемы: в выгородке у санитара блока хранятся целые упаковки сыра и горы хлеба. Заключенным из «здоровых», которые выходят на работы за пределы лагеря, иногда удается разжиться сигаретами или табаком. Санитар блока взимает с них дань. Он объедается за закрытыми дверями, и сигарета всегда торчит у него из угла рта. Здесь это головокружительная роскошь. Юдович так ловко умеет раздобыть табак, что иногда даже начальство и врачи обращаются к нему за небольшими товарищескими займами. Каждый день люди из дезинфекционной команды отглаживают ему полосатую тюремную робу с нашивкой Blocksanitat – санитар блока. За это они получают добавку супа.

Юдович нисколько не заботится о своих подопечных. Обращаться к нему опасно. Его власть растет по мере появления новичков. Депортированные поступают в стремительно растущих количествах из других лагерей. Похоже, наш транспорт был только началом. Одного за другим я встречаю старых приятелей из Эйле и Фюрстенштайна. Из Эйле прибывает отощавший Глейвиц. Сперва я не понимаю, кто это. Лицо этого высокого худого мужчины раздулось до неузнаваемости. Фогель, жестянщик, тоже изменился – все его тело покрыто язвами, из воспалившихся ран течет гной.

Еще двое человек из старых знакомцев оказываются среди нас: Бергман, адвокат, и Херц, почтальон на пенсии. Но в каком состоянии…

В Эйле они были неразлучны и даже здесь умудрились оказаться на одной койке. Они из осторожных. Как они берегли себя! Как тщательно делили пайки хлеба! Они даже мылись ежедневно, хотя это означало меньше времени на отдых. Откладывая часть пайка, они придерживались привычного распорядка приемов пищи, устраивали себе обеды и ужины. Оба не курили, что являлось большим преимуществом. В прошлом я взирал на них с насмешливым недоверием и сейчас, увидев снова, испытываю злорадное удовлетворение, поскольку оказался прав. Бергман едва держится на ногах. Не может больше шевелить распухшими руками. Что же до Херца – у него диарея. Раздутые огромные веки почти полностью закрывают бегающие голубые глазки, но он по-прежнему не теряет надежды. Они-то думали, что их отправляют в газовые камеры, но вот, поглядите, оказались здесь!

– У вас не так и ужасно, – говорит Херц, стараясь улыбнуться.

Я честно отвечаю:

– Нет. Просто очень холодно.

– Да это ж санаторий! – вздыхает он. – И на работу ходить не надо.

– Но еды тоже не дают.

– Можно лежать в кровати. Суп приносят прямо сюда.

Стоит ли его разубеждать? Оптимизм Херца неизлечим – как и понос.

Темпы работ в Фюрстенштайне замедлились, рассказывают те, кто приехал оттуда. «Зангер и Ланнингер» сворачиваются, и даже перестройка замка затормозилась. Новой рабочей силы почти не поступает, люди слабеют день ото дня. Поезд, на котором комендант Фюрстенштайна возвращался из отпуска, разбомбили на железнодорожной станции. Изобретатель «перекличек под дождем» отправился на тот свет – даже раньше нас. Командование перешло к другому шарфюреру, куда более равнодушному и менее изобретательному по части пыток. Звезда Берковица и писаря воссияла в полную мощь. Новый комендант полностью перепоручил им управление лагерем, а сам целыми днями просиживает в казарме, у себя в кабинете, погруженный в чтение нацистской газеты Völkischer Beobachter. Выискивает обнадеживающие новости.

Обнадеживающие новости… Мы жадно впитываем их, с трудом в них верим, хотя люди из Фюрстенштайна настаивают, что это чистая правда. Неужели действительно? На Гитлера было покушение? Да-да, совсем недавно, подтверждают новички, якобы видевшие собственными глазами официальное сообщение в Waldenburger Zeitung. Еще они говорят, что через день-два после этой новости зеленые формы Вермахта полностью исчезли из лагеря. Все, кто их носил, переоделись в серые эсэсовские, с эмблемой мертвой головы. В госпитальном лагере, кстати, было то же самое.

Что это означает? Начало конца?