Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме

Первый советский солдат возникает в дверях блока практически незаметно. Это младший офицер. Блондин с загорелым лицом. Пятеро вооруженных бойцов стоят у него за спиной. Среди них девушка – ее вьющиеся волосы выбиваются из-под пилотки. Автоматы у них на груди клацают при каждом твердом шаге.

И снова какофония возгласов и криков, снова слезы на глазах. Скелеты тянут к ним свои исхудалые руки, приветствуют дрожащими голосами.

Офицер останавливается посреди зала. Он глядит по сторонам, шокированный зрелищем, какое блок А являет человеческому взору. Проходя по рядам, он останавливается возле коек. Содрогается всем телом.

Сотни узников говорят одновременно. К освободителям летят приветствия и мольбы на венгерском, немецком, идише и славянских языках.

С застывшими лицами советские солдаты озирают пристанище смерти. Их первый порыв, первое движение: что-то нам дать… Развязывая вещмешки, они бросаются к нашим койкам: хлеб, колбаса, табак, спиртное. Девушка старается ободрительно улыбаться.

– Проклятые звери, – сквозь зубы шепчет офицер, сжимая кулаки. Его лицо искажено от ненависти.

– Те, кто это устроил, не заслуживают милосердия! Нет и нет!

Его товарищи кивают. Ненависть к фашистским врагам, которых они преследовали через три страны, закипает в них с новой силой. Они стискивают пальцами приклады автоматов.

Девушка подходит к лежачим, прохладной рукой гладит по щекам и лбам. Она не боится заразы.

Офицер обращается к нам; переводчик повторяет его речь на немецком. Он объявляет, что через несколько часов вместе с солдатами в лагерь придут медицинские подразделения. Мы все немедленно получим необходимую помощь.

– Смерть фашистам! Да здравствует свобода!

Так он завершает свое по-солдатски короткое обращение.

Два часа спустя медики действительно прибывают: целый эскадрон врачей, санитаров и медсестер. Фракаш правильно предположил, что они сразу установят карантин. Больше никаких самовольных уходов домой. Позднее немки, которых спешно присылают в лагерь, принимаются за уборку и готовку. Мэр Глушицы получает приказ обеспечивать ежедневные поставки молока, яиц, муки и мяса.

Три дня спустя тех, кто переболел тифом, переводят в здание школы, превращенное в полевой госпиталь. Немецкие женщины-доктора, которых где-то удалось отыскать, суетятся между нами, стуча зубами от осознания своей вины. Правда, помогают они мало.

Я оказываюсь в четвертом «Б» классе начальной школы в Глушице: в настоящем раю с чистым постельным бельем, пижамой, вкусной едой, лекарствами, книгами и газетами…

На длинном столе в центре комнаты стоит букет полевых цветов. Весна льет золотые солнечные лучи в три широких окна. По улице неустанно, днем и ночью, движутся люди, артиллерия, танки, мотоциклы, машины и конные повозки. Земля содрогается под весом тягачей, перевозящих «катюши» – ракетные установки.

Советская артиллерия, кавалерия, пехота, механизированные подразделения. Польские войска, чешские партизаны в желтых блузах, вооруженная народная милиция с красными нарукавными повязками. Провозвестники свободы.

Мы больше не в Германии, и это тоже счастье. Силезия стала частью Польши. Ее города и села возвращают себе польские названия.

* * *

Свобода…

Журналисты и репортеры прибывают из Праги, Варшавы, Вроцлава, даже из Будапешта. Фотокорреспонденты суетятся повсюду, делегации составляют доклады и занимаются организационными вопросами. Мы узнаем подробности осады венгерской столицы, героических боев за Белград, библейской агонии Варшавы, падения Берлина – города в руинах.

Словно инопланетяне, мы смотрим на этих людей, прибывших из внешнего мира, на этих невероятных любимчиков судьбы, которым повезло никогда не носить полосатые робы. У них есть имена и фамилии, обручальные кольца блестят на их пальцах, их не одолевают вши. Они – марсиане из вселенной вне колючей проволоки.

Седовласая русская медсестра, товарищ Татьяна, руководит полевым госпиталем. Она вся доброта и внимание. Обращается ко мне на русском, я отвечаю на сербском. Каким-то образом мы понимаем друг друга.

У меня опять поднимается температура. Радость освобождения не прошла для меня даром. Последние события подорвали мои силы. Каждый раз, ставя мне градусник, сестра Татьяна качает головой. Она кормит меня кашей – белой, желтой, розовой, – приносит микстуры. В ее терпеливой мудрой улыбке я вижу вечный материнский образ. Музыкой отдается в ушах слово, которое она произносит особенно часто: Svoboda.

Свобода! Этим словом сестра Татьяна возвращает меня к жизни.

Да, свобода… Свобода повсюду и во всем.

Это она светит мне в глаза с другой стороны улицы, с золоченой вывески деревенской пивной, заросшей паутиной. Свобода улыбается мне звездочками из красной эмали на солдатских фуражках. Свобода стоит и за молчанием, и за оглушительным шумом…

За окном уходит вдаль неровная деревенская улица. Над нескончаемой колонной людей и пушек в солнечное весеннее небо возносится величественная протяжная мелодия: Интернационал.

Они поют.