Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме

Фракаш и еще несколько врачей сознают опасности анархии. В лагере есть тифозные больные, есть лежачие и умирающие, которые продолжают страдать от голода, но их еще можно спасти.

Врачи привлекают несколько человек и убеждают их сформировать нечто вроде временного правительства, чтобы обеспечить работу кухни и исполнение других повседневных задач до прибытия армии освободителей. Уборка имеет первостепенное значение – желтые реки между койками уже доходят практически до колен. Профилактических мер против тифа, которые и так были минимальными, больше не принимается. Положить этому конец в общих интересах.

Их призывы остаются втуне. Все идет по-старому.

На следующий день в Дёрнхау появляются заключенные из Кальтвассера и других лагерей, расположенных неподалеку. Они оказались на свободе одновременно с нами. Эсэсовцы, видимо, подчиняясь заранее согласованному плану, ушли из всех лагерей в округе. Те, кто добрался до нас, находятся в относительно неплохой физической форме, поэтому они в первый же день пешком двинулись в путь – в неизвестность, в сторону дома. Советские войска пока нигде не появлялись, а вот тиф повсюду.

Они с энтузиазмом рассказывают о вчерашних грандиозных событиях, о том, как разделались с лагерным начальством. Из других лагерей большим шишкам не удалось скрыться с той же легкостью, что из Дёрнхау. В Кальтвассере старшину лагеря официально приговорили к смерти и повесили посреди плаца. Стоя в петле, приговоренный попросил в последний раз выкурить сигарету. В просьбе ему было отказано.

Многие кровопийцы, успевшие сбежать, были пойманы и расстреляны, так как теперь у узников появилось оружие.

Практически все заключенные, кто не лежал в госпиталях, собрались в дорогу. Куда? Ответ очевиден: домой!

Каким образом? Этого никто не знал. Рабы, бежавшие из лагеря, не были знакомы с местностью и понятия не имели, нет ли поблизости немецких войск.

Примерно одну десятую из них по дороге скосил тиф. Многие месяцами лежали в больницах, кто-то умирал. Все это не приходило им в голову, когда они начинали свой путь. Но даже знай они, что ждет впереди, все равно…

На следующий день Фракаш тоже ушел, вместе с Эрно Брюлем. Эрно всегда был в лучшем состоянии, чем я: прежде чем заразиться тифом, он даже не считался лежачим.

– Выбора у нас нет, – разумно заключил доктор. – Первый же русский санитар или врач, который окажется тут, установит в лагере карантин. В лучшем случае это означает недели вынужденного заточения в этой гнилой зараженной дыре. Те, до кого вши еще не добрались, непременно свалятся с лихорадкой. К тому же организованная официальная репатриация может затянуться на месяцы, если не на год. Так что придется воспользоваться хаосом – потом будет поздно.

Я был вынужден признать его правоту.

– Не сердитесь на нас, – продолжал он. – Понимаю, как выглядит то, что мы бежим в такой спешке. Я голову сломал, гадая, каким образом забрать вас.

– Это ясно, выхода нет.

– Увы! По пути вы умрете. Мне очень жаль, но я ничего не могу поделать.

Голос его дрогнул.

– Вы же понимаете, что значит вернуться домой… иметь возможность вернуться… Да хранит вас Господь!

Прощаемся мы коротко. Эрно Брюль плачет. Мы обнимаем и целуем друг друга. Без особой надежды обмениваемся адресами. Адреса, судьбы, жизни… Кто знает, какой они теперь примут оборот?

На койке они оставляют для меня еды на два дня. Это очень кстати, потому что до сих пор неизвестно, когда появятся освободители. И придут ли вообще – может, они забыли о нас, перейдя в новое наступление. Для меня, полностью беспомощного, даже ближайшее будущее непредсказуемо.

Глава двадцать первая

Женский лагерь тоже освобожден. Многие женщины по пути домой останавливаются в Дёрнхау. Они в лучшей форме, чем мы. Все раздобыли себе нормальную одежду.

Ночь в блоке А проходит тяжело. Тут остались только самые слабые и умирающие. Остальные – кто еще не ушел – переселились в комнаты эсэсовцев или заняли освободившиеся дома в городке.

Одиночество действует на меня угнетающе. Я боюсь за свою жизнь, готовую угаснуть. Умереть теперь – до чего бессмысленно! Беспомощность выводит меня из себя. Я хочу двигаться. Хочу уйти. Стискивая зубы, пытаюсь сделать несколько шагов. С завистью думаю о Фракаше и Брюле и одновременно тоскую по ним. Мне не хватает и других – всех, с кем я общался. Я больше никого здесь не знаю; вокруг меня совершенно чужие люди.

Словно по нажатию кнопки, за двадцать четыре часа в лагере возникает новая аристократия. Эфемерные монархи краткого безвременья. Те, кому удалось награбить больше всего. Короли в лучшей одежде и с запасами консервов. Вокруг них тут же собирается армия лакеев.

Естественно, все это мираж, мимолетная иллюзия. Вместе с анархией ей приходит конец, когда на следующее утро появляются освободители.