Холодный путь к старости

Те, кто пишет, иногда читают чужое. Аида была большой любительницей поэзии. Прочитав стихи Лесника, она с месяц почесывалась от нервного перевозбуждения и бредила одной фразой: «Я точно это читала». Она импульсивно рылась в библиотеке, в старых журналах. Открытие свершилось в куче старых поздравительных открыток. На обороте одной синели типографским курсивом два четверостишия Лесника, написанные, правда, от имени женщины: «…как могу я тебя не любить, из ребра твоего сотворенная». У Лесника значилось: «…как могу я тебя не любить, из ребра моего сотворенную». Любительница поэзии схватилась за голову и вскрикнула:

– Вот курва!!!

Журналисты маленького нефтяного города, приниженные плагиатом Лесника, на радостях опубликовали язвительную заметку под названием: «В США за плагиат увольняют». Но Россия не США. Глава города Бабий своего Лесника не обидел, и даже более того. Когда после проигрыша в выборах за кресло мэра маленького нефтяного города он уехал в столицу округа, то повлиял на становление Лесника в качестве председателя Комитета по средствам массовой информации. Конечно, среди журналистов маленького нефтяного города пролетела бурька возмущения, но ее в столице не заметили, зато посмеивающийся сверху Лесник мог спокойно мстить за свой позор, урезая финансирование…

ТОРМОЗ

«И лошадь бы не прыгала, не будь барьеров и ездока»

В каждой структуре маленького нефтяного города велись интриги, борьба за места и деньги, поэтому до налоговой полиции никому не было дела. Статью про Семеныча новый редактор по фамилии Квашняков отправил в урну без предупреждения и вопросов. Об этом Алик узнал только тогда, когда развернул свежий номер газеты, чтобы посмотреть…

– Вы сняли мой материал о налоговой полиции, – обозначил факт Алик, едва зайдя в кабинет Квашнякова.

– Да, – невнятно согласился Квашняков. – Она грозит судебным иском. У тебя есть доказательства тем вещам, о которых ты пишешь?..

Зрачки редактора резкими мушиными движениями дергались из стороны в сторону, создавая впечатление, что у Квашнякова отсутствует контроль над собственными глазами. «Один из признаков серьезного душевного расстройства, – распознал Алик. – Как такого дурака поставили во главе редакции?» Тон Квашнякова постепенно становился все более резким и хамским.

– Доказательства есть, – ответил Алик, удивляясь тому, что его, вместо того чтобы похвалить за сложнейший материал, шеф пытается испугать голосом.

– Принеси все бумаги. Их надо изучить. Покажу своему адвокату, – сказал Квашняков, перебирая на столе документы.

– Хорошо. Принесу копии, – ответил Алик, опасаясь, что в руках Квашнякова единственные экземпляры исчезнут навсегда…

Адвокатов у Квашнякова не водилось, но оправдание требовалось. Он испугался и отчаянно не желал публиковать материал, изобличавший сотрудников силовой структуры, которые могли и отлупить. Оставшись один, Квашняков вообразил, как по его лицу наносят удары, и почти заплакал от умозрительной боли, происходившей от умозрительных синяков и кровоподтеков. Вот он, Квашняков, упал на пол, и его бьют ногами. Крепкие ботинки налоговых полицейских впиваются в почки и печень, и он опять в больнице витает на грани жизни и смерти, как это раз уже было, но по причине нервного срыва, происшедшего от врожденной истеричности натуры. Квашняков надеялся, что Алик походит, походит, как пчела рядом с закрытой банкой варенья, да улетит. «Закон на моей стороне, – размышлял он. – Я руковожу газетой, на мне вся ответственность, за мной последнее решение».

Однако надежда Квашнякова на то, что Алик покорится его начальственному желанию замять конфликт, не сбылась. Наш герой давно понял, что, если хочешь добиться цели, надо регулярно бить в одну точку. Он заходил к редактору часто, самое меньшее ежедневно, и не стеснялся задавать один и тот же вопрос.

– Александр Васильевич, адвокат посмотрел? – спрашивал он, догадываясь о сомнениях Квашнякова, внутренне насмехаясь над редактором, искавшим возможности уйти от конфликта, и доспрашивался.

Квашняков рассвирепел, а, когда он свирепел, его душа требовала крушить, давить, топтать… Если дома он спорил с женой, то резал в клочки ее любимые платья и ломал мебель, если его обижали дети, то он незаметно пощипывал их, если ему не нравился сотрудник, то он традиционно черкал в его работе…, если ему грубили на улице, он старался быстрее уйти, но последнее к делу не относится. Выговор выскочил из-под правой редакторской руки, как приказ о премировании себя самого. Алик направил заявление в суд. На судебные заседания Квашняков не явился, прислал судье гневное письмо: «Как вы смеете меня, главного редактора, вызывать в суд и отрывать от работы…» – и поскольку неосторожными словами обидел судью лично, то проиграл.