Холодный путь к старости

– Чтобы стать Генералом, надо осволочеть и заматереть. Работа такая. Библия – для простого народа, чтобы он самостоятельно культивировал в себе жертвенно-смиренные качества. Библия – это наверняка работа древних журналистов, обслуживавших тогдашних царей. Большинство должно верить в честность, чтобы мы все знали. Большинство должно считать, что красть грешно, потому что на всех не хватит. Большинство должно считать убийство грехом, иначе нас перевешают. Пробиваются наверх чаще всего отъявленные мерзавцы, умеющие маскироваться под добропорядочных милашек. Человек крадет мало – его осудят. Крадет много – уважаемый богач. Кто хорошего вора посадит? Воровство нужно власть имущим. Иначе как заработать? Умелым ворам дают хорошие посты. Разве поднимется вверх человек, думающий о народе, сердцем болеющий за него? Нет, конечно. Таких убирают. Наверху надо забыть о человечности и при необходимости сокращать работяг, как убиваешь мух и комаров. Надо срезать им зарплату, нагоняя страх сокращения на остальных, выжимать из них все. Какая тут совесть? Давайте выпьем за то, чтобы ее остатки поскорее покинули наши бренные тела. Тогда мы поднимемся выше и сможем обеспечить своих детей и внуков.

Но Генерал не был дураком, чтобы произносить такую откровенную тираду в зале суда. Еще будучи малышом, он запомнил любимую мамину поговорку, вычитанную ею в какой-то восточной книжке, что язык дан для того, чтобы скрывать свои мысли.

***

– Женщина! – высокопарно обратился Генерал к маме Стелле. – Я человек набожный, и библейские истины для меня не табачный пепел. Я верую и чту, чту и верую и поперек совести никогда. Вижу вас впервые и, не кривя душой, заявляю об этом…

От Генерала веяло всепроникающим беспредельно праведным гневом чиновника, уличенного подчиненным в подлоге или другой служебной пакости.

– …Здесь доказательства моей невиновности, – завершил выступление Генерал.

Портмоне, похожее на папку, или папка, похожая на портмоне, ударилась о стол с громким шлепком. Чувство правосознания судьи было тонким и острым. Оно сразу распознало, что папка-портмоне заполнена до отказа теми документами, ради которых он и старался. Воображаемая чаша правосудия Генерала резко пошла вниз, кадык судьи жадно дернулся, и он закончил заседание словами:

– Милые дамы, всплыли дополнительные обстоятельства по вашему делу, требующие срочного обсуждения. Суд переносится. Вас, уважаемый Станислав Тихомирович, прошу задержаться…

Мама Стелла и Марина скорбящими иконными образами выскользнули за дверь. Генерал и судья прошли в чайную комнату, располагавшуюся в тылу зала судебных заседаний, и погрузились в мягкие чернокожие кресла.

– Угораздило тебя, Стас, вляпаться в историю, – широко улыбаясь, произнес Срокошвеев.

– Коля, ничего особенного. Она ж спелый персик, как не откусить. Я не бесплатно, и не столько получил, сколько дал. Так им больше хочется. Жадность. Хачики на базаре порядочней…

– Знаешь, Стас, бабы есть бабы. Имитировать можно – переделать нельзя, но мы все устроим. За суд не переживай. Кстати, не мог бы деньжат подкинуть на ремонт, поговори наверху. Да пару компьютеров было бы неплохо.

– Коля, не вопрос. Вот лично от меня на компьютер для тебя и сына. Бери деньги и наливай коньяк, надо выпить за хорошую экспертизу…

В это время мама Стелла, держа под руку плачущую Марину, вышла из здания суда. Возле двери, куря и любезничая с охранником, стояли бывшие бандиты маленького нефтяного города, работавшие судебными приставами и готовые выполнить любое грязное задание, чтобы вышестоящие чиновники, не пачкая рук, могли спокойно запускать их, то есть руки, в любые закрома. Среди них, важно прохаживаясь, крутил короткий ус известный нам Мухан. «Кругом живоглоты, кругом», – подумала мама Стелла и вспомнила о своем адвокате.

АДВОКАТ

«Жизнь стоит денег и иногда больших, чем может дать»

Давно оплаченного адвоката пришлось поискать: то кабинет закрыт, то телефон не отвечает, то назначенная встреча срывается. Но, в конце концов, встреча состоялась. В прохладе адвокатского кабинета от задиристого взгляда нахальных глазок Жади Ухватиловой кошелек в сумочке мамы Стеллы затрепетал, как вибратор сотового телефона. Мощная фигура Жади плотно сидела в кресле, преисполненная важности и медлительной деловитости. С закругленного кончика языка, высовывавшегося в грандиозный промежуток между передними резцами, как большой палец между указательным и средним при построении кукиша, почти зримо свисали готовые сорваться слова о катастрофической нехватке времени. Для сохранения солидного образа это было немаловажно, потому что, вообще говоря, Жади мало что знала и не считала необходимым знать. Она всегда могла указать пальцем в шкаф, где томились Кодексы и последние журнальные новинки, но это все было в бумаге, а в голове Жади угнездился сущий кавардак из ребенка, оставшегося в одиночестве дома, пустого холодильника, предстоящей воскресной стирки, неприготовленного ужина, немытой посуды, неумелого мужа, и желания на ком-нибудь отыграться за это.