Холокост: вещи. Репрезентация Холокоста в польской и польско-еврейской культуре

Использование Шленгелем будущего совершенного времени повторяющихся глаголов подчеркивает законченность действия героя и масштаб его состояния отчаяния. По контрасту с реальностью Варшавского гетто, он представляет свою смерть в виде элегантной мечты о небытии, осмысляя себя через присущий денди язык одежды, поверхностей и внешнего вида. Пространство гетто явно не подходит для денди, но самоконструкция биографического героя Шленгеля восстанавливает его прежнее «я», то есть в его проекте можно увидеть многочисленные отголоски его профессии артиста кабаре в довоенной Варшаве. И действительно, он продолжал выступать даже в гетто, чаще всего в кафе «Sztuka» («Искусство»). В этом смысле цилиндр и гламурный жилет, фетишизированный в фильме «The Blue Angel» («Голубой ангел») как символ всей европейской модернистской культуры кабаре, воссоздают профессиональное прошлое Шленгеля. Кроме того, его стихотворение напрямую отсылает к светлому образу веселого и жизнерадостного артиста – Фреда Астера в его роли с Джинджер Роджерс в танцевальной музыкальной комедии «Тор Hat» («Цилиндр») 1935 года в постановке Марка Сэндрича. В тексте есть свидетельства того, что Шленгель, который в своей поэзии зачастую использовал аллюзии на американское кино, видел этот фильм и, возможно, имел его в виду, когда писал это стихотворение. Помимо названия, есть и строка – «I am putting on a top hat» («Я надеваю цилиндр») из песни «Тор Hat, White Tie and Tails» («Цилиндр, белый галстук и фрак») Ирвинга Берлина, которую цитирует и иронически переиначивает поэт. Однако следует отметить, что в своем стремлении к функциональному интертексту и к прошлому, которое, в конце концов, было не таким уж далеким, Шленгель вспоминал мир, который был не совсем беззаботным и элегантным. В сцене исполнения Астером песни происходит резкая смена радостного тона: певца, покинутого хором, окружает зловещая тьма, и с его лица исчезает улыбка[48].

Смех – в его жестоких, вульгарных, саркастических или освобождающих формах – нередко присутствовал как в гетто, так и в лагерной жизни. Люди были слишком хорошо знакомы с терапевтическим эффектом фольклорного юмора, который спонтанно выражал в гетто самые разные эмоции – от иронии и мести до отчаяния и, да, до jouissance[49]. Мария Берг убедительно заявляла: «Это смех сквозь слезы, но это смех. Это наше единственное оружие в гетто… Юмор – это единственное, чего нацисты не могут понять» [Berg 2006:104]. В коллекции Шимона Хубербанда шутки и каламбуры о гетто варьируются от лаконичных до отстраняющих, как, например, следующие: «Не дай Бог, чтобы война длилась столько, сколько евреи могут выдержать» [The Literature of Destruction 1988: 401]. Хотя я не рискну утверждать, что комедии после Холокоста были созданы в память о смехе во время Холокоста, в собранной Хубербандом коллекции отражается дух еврейского остроумия[50].

Театральные представления – как более формализованная сторона jouissance в гетто и часто как вопрос бизнеса – были сферой, в которой Шленгель был задействован весьма активно. Потребность в работе и стремление к художественному самовыражению призывали его принять участие в популярных в гетто формах увеселений. Кроме цилиндра, он носил много других головных уборов. Он был актером, автором текстов, церемониймейстером, исполнял роль в моноспектакле под названием «Żywy Dziennik» («Живые новости») в кафе «Sztuka». Во всех этих перевоплощениях он обращался к искусству отрешенности[51]. Хотя Шленгель, как и каждый еврей в тот период, жил с постоянной угрозой смерти, его стихи лишены тревоги о неизвестном: они выражают его свободу умереть на своих условиях. Хотя фантазия Шленгеля о контроле над своими последними мгновениями описывает уникальную, единственную смерть – смерть поэта, – она также рассказывает о том, как вещи становятся квинтэссенцией выживших, хотя и проигравших людей[52]. Но именно возвращение в эти стихи принципа удовольствия, или даже мстительного удовольствия, в сочетании с самостоятельной добровольной смертью переносит фантазию поэта в другую область. Поэт демонстрирует, как, согласно распространенному мнению, остроумие помогает переносить происходящее в реальности.

О вещах малых и круглых

Цилиндр принадлежит к числу уникальных предметов, которые, если задуматься, относятся к отдельной серии аксессуаров (таких как кепки, шляпы и береты), предназначенных для защиты или украшения головы. Помимо функционального сходства, эти предметы похожи формально и эстетически. В конце концов, цилиндр не является таким уж исключением. Его незначительная исключительность заключается в том, что он подчеркивает своей элегантностью классовое отличие владельца. Однако, помимо участия в этом процессе, цилиндр в стихотворении Шленгеля встраивается в другой ряд объектов. Наряду с таблеткой, горшком, пулями, немецкими сигаретами «Juno»[53] и другими круглыми вещами, он включен в перечень предметов, символизирующих радикальную перемену судьбы.