Холокост: вещи. Репрезентация Холокоста в польской и польско-еврейской культуре

Такова цель «Ножика профессора» Тадеуша Ружевича. На первый взгляд, в этом поэтическом цикле неторопливо и в несколько отрывистом, разговорном стиле рассказывается история ножа и его создателя [Różewicz 2001]. Поэт раскрывает его историю невзначай, подавая ее читателю по крупицам. Мастером оказывается близкий друг поэта, Мечислав Порембский, известный искусствовед и критик, который изготовил перочинный нож, находясь в заключении в концентрационном лагере. Сегодня странного вида перочинный нож – dziwny nożyk («чудной нож»), как называет его Ружевич, – лежит на столе профессора как один из многих предметов, затерянный среди бумаг, книг, ручек и карандашей (обычный рабочий беспорядок, который тем не менее выглядит вполне упорядоченным для его владельца). Те, кто не знает всей истории, едва ли обратят внимание на нож, даже несмотря на то, что он лежит на видном месте. Но у ножа появляется новый смысл, когда двое выживших, поэт и его друг-профессор, размышляют о нем за завтраком. Принесенный Порембским из лагеря, ножик стал маленькой частицей его личной истории. Теперь она открыто присутствует в его собственном жилище и служит для посвященных маркером былой идентичности профессора как узника лагеря[257].

Этот зловещий перочинный нож напоминает мне по своему стилю objet trouve или, если хотите, деревенский инструмент. Грубый на вид нож был сделан Порембским вручную из обруча бочки. Его лагерная ценность была такой же, как и у любого другого перочинного ножа: им можно было резать и чистить картошку. Он был полезным продолжением ловкой руки его создателя. Однако наибольшее значение имела метафункциональная особенность перочинного ножа, поскольку владение острым инструментом в лагере было запрещено и строго наказуемо. Обладание им подвергало опасности жизнь владельца, превращая его в нарушителя правил. По этой причине Порембский прятал ножик в складках тюремной робы. Разные двусмысленности вытеснили этот перочинный нож в серую зону вещей Холокоста. Например, по собственному признанию Порембского, именно ножик помог ему выжить. Перочинный нож, имеющий решающее значение для выявления идентичности профессора, выступает не только знаком его ловкости и желания остаться в живых – он также соединяет выживание с воспоминаниями о смерти. Двум друзьям нет необходимости обсуждать свои воспоминания, поскольку этот предмет моментально возвращает их в прошлое.

Конечно, это не какие-то приятные воспоминания, а память о лагерной жизни, своеобразный модернистский momenta mori. Лагерный перочинный нож, в прошлом нужная профессору вещь, теперь нарушает доброжелательное и спокойное повседневное существование своего владельца, открывая пространство скорби. Ножик пресекает простое удовольствие от завтрака со старым другом, становясь чем-то большим, чем просто темой их разговора. Нож прорезает дыру в памяти, и зашивание этой прорехи превращается в ежедневный труд за рабочим столом, где профессор в то же время спокойно может поболтать со своим другом о секретах приготовления яиц всмятку. Не преисполненный ностальгическими воспоминаниями предмет, обезличенный пример геноцида, этот ножик, в отличие от других следов, о которых я говорила, хранится в непосредственной близости от своего создателя: он всегда был с ним, некогда в складках его арестантской одежды, а теперь в его доме. Он жил с ним и в нем. Таким образом, эта реликвия не может быть полностью исключена из настоящего момента, но и забыть ее невозможно. Вероятно, этот ножик имеет для своего создателя исключительное значение как его единственный личный предмет времен Холокоста.