Холст

В этой время трое спасателей, хрустя тапочками по брезентовому полу палатки, обтекали с обеих сторон Александра, который как сторонний наблюдатель смотрел на смену настроения его сослуживцев. С улицы доносились «Алло», «Мама, привет», «Сын, как ты?».

– Комаров напустили, балаболы! – недовольно воскликнул мужчина, который все это время лежал спиной к входу, по голову укрытый одеялом, – Устроили сабантуй, на ночь глядя, – прошипел он.

Каждый светильник облепил рой из самых что ни на есть громадных, лесных комаров. До тех самых пор, пока в палатке не наступит кромешная тьма, их совершенно не будут интересовать спасатели в нательном белье. Даже налитая сегодня сладостной любовью к родным и близким кровь не прельщает недружелюбно настроенный, пищащий рой. Их сила тьма, которая не иссякнет даже на рассвете.

А некоторые безмятежно пребывающие в царстве Морфея и в компании его отца Гипноса люди даже не подозревают, что понятие «завтра»самопроизвольно исчезает из их лексикона, слово «прошлое» становится их путеводной звездой. Орел уже сложил могучие крылья коромыслом, готовясь вонзиться в дно золотистого океана своими восемью острыми когтями.

Орел в разорванном белом халате

Городская клиническая больница находилась на улице Чернышевского. Это совсем недалеко от выезда из города. Больница занимала обширную территорию, большая часть которой находилась в лесопарковой зоне. Архитектор больницы, а по совместительству сын известного хирурга, стремился сделать природу ближе к пациентам. «А кто, если не природа излечит больного?» – так каждый раз цитировал слова своего отца архитектор, когда ему приходилось выступать на публике.

Больничный персонал в шутку приравнивал упорство архитектора приблизить благоустройство территории стационаров больницы к санаторным условиям к его чувству вины перед отцом. Объясняли они это так – раз яблоко от яблони откатилось в сторону архитектуры, сын хирурга принес пользу больнице по-своему, а не в качестве врача. Так говорят, таковы слухи. На картины каждый смотрит по-разному, кто-то справа налево, кто-то слева направо. А кто-то так вообще, подойдет так близко к картине, что едва касается ее кончиком носа и после делает два или три шага назад. Любой способ сгодится, лишь бы помог погрузиться в жирные мазки и растечься в них как дневные лучи солнца. Прекрасные зеленые глаза Марии всегда хранили верность своему способу. Поначалу они впивались в левый нижний угол картины и после, по ведомой только им линии, двигались ко всем остальным углам поочередно. Взгляды Марии и Сергея не пересекались. Пока она растекалась на холсте, он тем временем поглощал картину своим особым взглядом.

Сергей улавливал от нее свет, как солнечная батарея не представляющей жизни без лучей солнца. Как раз недавно он любовался ею, когда она, закутанная в одеяло, на кухне ругала его и не отпускала Ваську с ним в рейс и строго-настрого запрещала играть сыну в футбол. А что он? Вряд ли он тогда ее слушал, ведь все его внимание как художника было тогда обращено на ее контуры лица и оголенные плечи, которые сильно выделялись на фоне тускло освещенной кухни, и даже сам солнечный свет отскакивал от ее волос, и бликами рассеивался по потолку.

Нет возможности с уверенностью сказать точно, что гуляющие по больнице слухи правдивы. Возможно, это чья-то выдумка, которая со временем обрела форму реальности. А с приходом в больницу новых специалистов, особенно если они из области психиатрии, эта выдумка превращается в диагноз.

Удобно расположившись возле входа на огороженную территорию стационара больницы, художник не смог бы безучастно лицезреть раскрывшиеся перед ним рукотворные просторы. От округлого пруда растекались как реки черные прогулочные дорожки. Все они плутали в глубине редко посаженных, пока еще невысоких, сосен. У берега гогочет гусак. Он стал демонстративно размахивать своими белыми крыльями, создавая рябь на темно-зеленой воде. Неподалеку кукушка звонко принялась отчитывать чьи-то жизни. У кромки пруда возникли два человека. Оба шли не спеша и о чем-то разговаривали. Тот, что пониже, активно жестикулировал, словно цирковой жонглер. Он был одет в синие джинсы, красную рубашку с коротким рукавом в клетку, а на ногах кроссовки. Через его плечо был перекинут ремень от кожаного портфеля, который постоянно съезжал с плеча от такой активной жестикуляции. То и дело, мужчина в синих джинсах поправлял его, каждый раз закидывая на плечо.