Холсты

Куда ни кинешь взор — пустыня,
Иссиня-белые холмы,
Меж ними гладь речная стынет,
Над ними — сизые дымы,
Да лай унылый собачонки,
Да налетевший снегопад…
Слепыми окнами избёнки,
До лета брошены, глядят.
И дед столетний крутит ворот
Колодца. Корень — не старик.
Отшельником, как старый ворон,
Он зимовать один привык.
Накроет снегом деревеньку,
Её корявые сады,
Где по зиме видны давненько
Лишь одинокие следы…

Москва

Стремительно рождается рассвет,
Распяливая огненное жерло,
Где старых улиц слышен юный бред,
Как оголённый звук стального нерва,
И, раздвигая битой старину,
Снуёт машин неласковое племя,
Недавно объявившее войну,
Чтоб сваи вбить в Москвы седое темя.
Она кряхтит и отдаёт приют
Тем, кто к её красотам равнодушен,
И краны заполошные снуют,
Бетон втыкая в пятаки отдушин,
Где обликом спокойным и родным
Гордились люди, любовались ветры…
Но память тает, словно лёгкий дым,
И слышится лишь «метры, метры, метры»
В метрической системе этих лет,
Что сузили Московские пространства…
Увидится ли разума просвет
Во славу «молодого» государства?
Гляжу вокруг, и множится печаль:
Никто не смотрит вдаль, живя в минутах,
И то сказать, а как увидеть даль
В высотных этих, ненадёжных путах?
Как разглядеть, что всё одно и то ж,
И человек не богатеет духом,
Крепчают равнодушие и ложь…
Так молодится древняя старуха
По воле негодяев и рвачей,
Веками продающих первородство,
Что город мой становится ничей
И рвётся ввысь с оттенком превосходства
Над теми, кто дарил ему тепло,
Чья боль его и радость оживляли…
И бьётся века хрупкое стекло,
И ранит сердце, и вернёт едва ли
Любовь к себе безвкусицей мостов,
Гирляндами торговых гнутых балок
Оставшийся от города остов, —
В американской прыти скуп и жалок.
Он — бывший Рим и новый Вавилон,
Где вой и скрежет надрывают небо
И заглушают колокольный звон,
Всю явь былую обращая в небыль…

Немного юмора

В очередь, сукины дети