Хомский без церемоний

Этот последний пункт объясняет, почему Хомский придерживается схоластической философии сознания, которую сегодня не принимает ни один психолог, ни один биолог и – за пределами Католической церкви – ни один философ. Он крайне озабочен определением «человеческой природы», человеческой сущности, рассматриваемой как определяющее различие между людьми и животными. Хомский называл язык «человеческой сущностью», недоступной никакому другому животному. Языковые универсалии составляют неотъемлемую часть человеческой природы.131 Почему для него так важно отличаться от других животных? Что плохого в том, чтобы быть животным? Есть ли внутри Хомского зверь, которого он твёрдо решил не выпускать? Животное, которое может не следовать правилам? Анархическое животное?

Мне нравится быть животным. В условиях анархии я ожидал бы стать ближе к этому состоянию и больше им наслаждаться. В отличие от консерваторов, я не считаю анархию возвратом к животному началу. В отличие от Хомского, я не думаю об анархии как о триумфе человека над животным. Я думаю об анархии как о поднятии человечеством животного начала на более высокий уровень – осознании его, без подавления.

Хомскому пришлось приложить немало усилий, чтобы найти традицию, которой он может следовать. Он связывает свою версию врождённых идей с Рене Декартом и Вильгельмом фон Гумбольдтом, таким образом, связывая себя с эпохой научной революции и эпохой Просвещения, соответственно. То немногое, что Рене Декарт сказал о языке, не имеет ничего общего с лингвистикой Хомского. Его картезианские верительные грамоты не в порядке.132

Хомскому не удалось доказать, что фон Гумбольдт когда-либо хотя бы слегка влиял на лингвистическую теорию или политическую мысль. Сам Хомский не утверждает, что он или какой-либо другой лингвист находился под влиянием фон Гумбольдта. Считающийся философом, фон Гумбольдт – второстепенная, нетипичная и малоизвестная при жизни фигура (он сам так захотел). Хомский утверждает, что барон «вдохновил» Джона Стюарта Милля (173), но мы знаем лишь, что Милль цитировал фон Гумбольдта в своём тексте «О свободе» (108—109). Ученик фон Гумбольдта говорит о «влиянии фон Гумбольдта на Милля, если бы оно могло быть установлено».133 Я цитировал, с похвалой, многих людей, которые никогда меня не вдохновляли, потому что я нахожу свои идеи в других местах или прихожу к ним сам ещё до того, как прочитал этих авторов.

Однако у Хомского есть средневековые прародители. Роджер (не Фрэнсис) Бэкон и Данте – как варианты, но самый яркий пример – Боэций Дакийский и другие радикальные аристотелианцы, известные как модисты. Они «поддерживали идею о существовании лингвистических универсалий, то есть определённых правил, предшествующих формированию любого естественного языка».134 Умберто Эко говорит об этом прямо: «Данте мог иметь в виду и то, что forma locutionis была дана Богом как некий врождённый механизм, – нам, современным людям, он напоминает те самые универсальные принципы, которыми занимается генеративная грамматика Хомского».135

Два критика Хомского, когнитивные лингвисты, кратко затронули этот вопрос: «картезианская философия Хомского требует, чтобы «язык» определял человеческую природу, чтобы он характеризовал то, что отличает нас от других животных. Для этого способность к языку должна быть как универсальной, так и врождённой. Не будь она универсальной, она не характеризовала бы то, что делает всех нас людьми. Если бы она не была врождённой, она не была бы частью нашей сущности».136 Заметим также, что Хомский игнорирует реальность «универсалий в человеческом опыте…».137 Например, все физические тела, одушевлённые и нет, повсеместно подчиняются законам тяготения, поэтому эти законы не являются врождёнными или уникальными для человека. С другой стороны, серповидноклеточная анемия является врождённой, но не универсальной. «Когда биолог, – пишет один биолог, – решает, что анатомо-физический признак является врождённым, он делает это на основе совокупности теории и эксперимента, которой необычайно не хватает выступлениям Хомского».138

Лакофф и Джонсон далее заявляют: «когнитивная наука, нейробиология и биология активно занимаются характеристикой природы человека. Их характеристики человеческой природы не опираются на классическую теорию сущностей. Человеческая природа концептуализируется скорее в терминах вариации, изменения и эволюции, а не просто в виде фиксированного списка главных особенностей. Изменение и модификация – часть нашей природы».139 Язык, вероятно, не следует относить к его собственному особому отделу в мозге: «судя по всему, построение выражений – это процесс, который опирается на все ресурсы нашей языковой структуры, а не на какой-то подкомпонент разума, связанный с чисто „лингвистическим“ знанием в каком-то узком смысле».140 Например, немыслимо разве, что устройство нашего зрения и слуха влияет на наше описание того, что видим и слышим? (И обратное тоже может быть правдой.)