Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях

Конечно, был.

В балете все идеалисты и перфекционисты, максималисты и романтики, как же иначе достичь каждой следующей высоты и удержаться на ней? Без идеализма – путь в администраторы, а не в творчество.

Всё, чему их учили: служение, честь, традиции, гордость; всё, что они танцевали и изображали: любовь, верность, предательство, смерть.

Чёрное и белое, красное и чёрное.

Полюбить – так королеву, жаловаться – так самому господу Богу. В тогдашнем его земном воплощении.

– И что он тебе ответил?

– Брежнев-то? Само собой, ничего. Но письмо было отправлено, о нём узнали, я же не тайно писал. Объяснял, что меня незаслуженно и безосновательно оклеветали, что моя единственная цель и мечта – это балет, исполнение самых сложных партий на самых главных сценах страны, что я не считаю себя недостойным этого. В том числе я хочу ездить и на зарубежные гастроли, как другие мои товарищи.

– И про бельгийку написал?

– И про неё. Мы же просто дружили, ничего более! Я со всеми дружил… с тобой вот сто лет дружу, но я же не…

Не моего романа, да.

Вернее, теперь ты герой моего романа, но не любовного.

– А с иностранкой… слушай, как было бы эффектно, если бы у вас была любовь: Ромео и Джульетта, разделённые железным занавесом, идущие тропою грома и всё такое!

– Не выдумывай. Я тогда не думал ни о какой любви, я был влюблён в балет. И я должен был бороться за своё доброе имя – или, по-твоему, я должен был молчать и терпеть? Чтобы победили доносчики?

– Вовсе нет… ты просто… ну я не знаю: Гамлет, принц Датский, и д'Артаньян в одном флаконе. Борец за добро и справедливость! Не ожидала от тебя…

Он и сам не ожидал.

Все в театре тогда от него отвернулись – одновременно, как хороший кордебалет! – старые педагоги поддерживали, как могли, но что они могли? Их власть простиралась недалеко, распространялась только на мастерство, на искусство: Дудинская всё равно брала для показа созданные им номера, но он понимал, что ещё немного – и на это тоже потребуется мужество. Имена вычёркивались безжалостно: никто не произносил вслух фамилию «Барышников», как будто его и не было, а его, Васино, имя забыть гораздо легче, он же только-только начал.

Даже Мама как-то сникла, смирилась: что ж поделать… видимо, будет невыездной. Хоть бы танцевать ему дали, хоть бы что-то… могут и на всей карьере поставить крест. Слава Богу, отец не застал… А в чём Вася виноват? В том, что общительный и со всеми дружит? Но ведь их так и учили, в их классе и вокруг постоянно были иностранцы, а они же совсем дети, молодёжь, понятно, что… ну увлёкся девушкой, поухаживал, с кем не бывает?

– Мам, я за ней не ухаживал! Она, прежде всего, была совершенно бездарна, как я мог ею увлечься?! Я ей сразу дал понять, что мы просто друзья, и ничего больше…

– «Я вас люблю любовью брата?» Как Онегин? – Мама была начитанной и часто цитировала Пушкина.

– Да, как Онегин! Она мне, правда, любовных писем не писала… да вообще ничего у нас не было!

А в нём самом, пожалуй, было что-то онегинское.

Петербургский (хотя и ленинградский) юноша охотно примерял на себя эту роль: острижен по последней моде, как денди лондонский, одет, и не надо ему никаких унылых барышень с их любовью – особенно ничем не примечательных и бездарных. Онегин мог влюбиться только в звезду, которой показалась ему новая Татьяна, в лучшую из лучших, в недоступную мечту, в невозможное…

Потом он поставит своего собственного «Онегина»: такого, каким он его всегда себе представлял. Не на оперную музыку: в опере в центре внимания скорее Татьяна, чем главный герой, а если подобрать раннюю музыку Чайковского… тот балет будет высоко оценен потомком поэта Кеннетом Пушкиным.

Жаль, что его «Онегина» пока не видели в России…

…адрес его электронной почты и сегодня – onegin.

Судьба Онегина хранила – к Василию она была не столь благосклонна.

Оказаться жертвой наговоров, сплетен – и некого вызвать на дуэль!

Поддержка пришла с неожиданной стороны.

– Как же так, Василий?! Ты должен бороться, нельзя это так оставлять! – возмущался один из его поклонников. «Дяденька» из той самой свиты (или клаки?) по имени Александр Воронков. – Не верю никаким наговорам, это всё клевета, и надо с этим разобраться! Они пишут – и мы напишем! Хоть самому Брежневу!

В первую секунду это показалось абсурдом, но Александр говорил красноречиво, убедительно и деловито, как будто писать Брежневу – это такое простое и естественное занятие, и Вася тут же принял эту идею. Это было ему по душе: бороться, искать справедливость, проявлять активность, не сидеть, сложа руки. Он никогда не понимал тех, кто безропотно принимает удары судьбы, кто пассивно пережидает непогоду, кто легко смиряется с поражением.

Может быть, поэтому ему удавались и сложные, совершенно новые постановки?

Письмо было написано и отправлено.