Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях

В тогдашнем Малом театре были свои звёзды: учащиеся ЛАХУ всерьёз воспринимали только Кировский, но оказалось, что и здесь довольно высокий уровень, которому надо соответствовать. Большой удачей было познакомиться и подружиться с такой яркой личностью, как Никита Долгушин²⁸; одновременно с Васей в театр пришли и солисты из Пермского театра, которых привёл нынешний художественный руководитель Малого Николай Боярчиков²⁹ … жизнь расцвела новыми красками, вокруг было много новых интересных людей, впереди ждали новые роли. У Васи снова заблестели глаза: всё получается, всё складывается, он просто летал!

Вокруг него даже появилась «свита»: так исторически сложилось, сохранилось с времён Нижинского и Павловой, что вокруг школы и театров всегда вились поклонники, которые начинали поддерживать юных… юные таланты.

Клака? Но клакерам платят, а эти (и мужчины, и женщины) были абсолютно бескорыстны: говорили красивые слова, дарили подарки, ходили на выступления, провожали, аплодировали… что за этим стояло? Хотели ли они совратить-соблазнить (как ему намекали старшие) юных балерин и танцоров, делали ли это? Вася не знал и не хотел знать, он дружелюбно принимал это поклонение, считал это неизбежной составляющей профессии артиста.

Он танцевал.

Жизнь налаживалась, намечались важные гастроли – поездка в Японию.

Было очевидно, что он, исполняющий несколько ведущих партий, поедет: были собраны и оформлены все нужные документы, подписаны и поданы в высшие инстанции характеристики.

Когда его пригласили зайти в партком, он и предположить не мог… думал: какая-нибудь ерунда, мелочь, может быть, нужна какая-то очередная справка.

«…нет, когда тебя приглашает Инквизиция, ты сразу всё понимаешь!» – скажет он, создавая буквально из ничего балет «Гойя». Поколение нового века, к счастью, уже лишено этого страха, когда художника могут вызвать какие-то безликие люди и указывать ему, где и в чём он нарушил их неписаные законы… серые безликие мучители – таким был кордебалет в страшных видениях Гойи, имя им легион…

На их языке это называлось «поступил сигнал».

В переводе на общечеловеческий: кто-то что-то сообщил, причём в письменном виде. Написал донос – если уж называть вещи своими именами.

Следующий шаг был за парткомом: давать ли «делу» ход, проверять ли факты, сделать ли вид, что ничего не было. К нему хорошо относились: он же просто танцевал, не участвовал ни в каких интригах, не сплетничал, был со всеми ровен и доброжелателен… всё не так просто: этого недостаточно.

Во-первых, «сигнал» не был анонимным: письмо пришло из его родного ЛАХУ… да, проницательный читатель угадал верно: всё та же Клушина! Два года прошло, что же ей нужно?! Вася уже почти забыл, как она выглядела, а она…

«Но помните, что у нас длинные руки…» – зловеще говорил книжный злодей кардинал Ришелье и мстительно улыбался кривой улыбкой, как Клушина в коридоре.

Во-вторых, письмо было очень кстати: он же поступил в Малый театр и стал танцевать много и успешно… вот именно! Значит, кто-то, кто танцевал эти партии до него, стал менее востребованным, был отстранён, перешёл во второй состав, уступил свои роли ему. Грань очень тонка: кто исполняет лучше, кто хуже – есть, конечно, и объективные критерии, но «обиженных» и желающих указать молодому дарованию его место всегда немало.

А желающих поехать на гастроли в Японию и того больше.

«Сигнал» был рассчитан точно, бил в самое больное место: комсомолец Василий, говорилось там чёрным по белому, домогается любви иностранной студентки. Причём отнюдь не из «социалистического лагеря», а из капиталистической Бельгии. Очевидно, что он рассчитывает уехать за границу – может быть, и не вернуться с ближайших гастролей.

Доказательства? Инквизиции не нужны доказательства – это ты должен доказывать им, что чист и невиновен. Ударить чёрным по белому очень легко, а вот отмыться…

Исключить его из списков, никаких зарубежных гастролей, никакой Японии.

Может, и из комсомола исключить – чтобы уж наверняка?

Будет знать, как крутить любовь с иностранками!

– А что было потом?

– А потом я написал письмо Брежневу.

– Кому-кому?! Ты?! С ума сошёл?!

Никогда не разговаривайте с неизвестными, учил классик.

Я говорю со своим героем и не узнаю его: где тот маленький Вася, которого я так ясно видела, который (я точно знала и угадала!) радовался чёрным чешкам с белыми треугольничками и сердился на тяжёлую шубку? Тот мальчик, который подобрал котёнка Фому и прилежно переписывал клавиры?

Или это он и есть? Узнавала ли его Олимпиада, его собственная любимая Мама?

Разве я придумала бы про него такое: письмо Брежневу, надо же!

– Между прочим, я не твой персонаж. Ты не можешь меня придумать. Ты можешь только воспроизвести… Либретто своей жизни я сочинял сам, без соавторов!

Он прав. Персонажи всегда творят, что хотят… что ж, пишем Брежневу.

На деревню, дедушке, ха-ха.

Москва, Кремль.

Генеральному секретарю Коммунистической партии Советского Союза.

«Милый дедушка! Нету никакой моей возможности…»

– И копию – первому секретарю Обкома партии Ленинграда, – спокойно добавляет мой герой.

Был ли он идеалистом?