Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях

Из дружбы, постоянного партнёрства, частых совместных репетиций могло вырасти что-то… наверное, та самая любовь? Кармен улыбалась, и он улыбался ей – так же, как другим девочкам или нет? С Таней Подкопаевой он танцевал и репетировал гораздо охотнее: она была талантливее, они были хорошим дуэтом – хорошей парой? Нет, парой они никогда не были, хотя их полуодетые разгорячённые танцем тела прикасались друг к другу столько, сколько тогдашним подросткам и не снилось… и никакой любви.

Нужно что-то большее… он точно знал, что Кармен влюблена в него: сколько книжек и фильмов о любви уже было в его жизни, должна же быть и любовь? Ему хотелось думать, что это любовь: как в книжках, как у всех.

Мечты о любви не шли дальше последнего кадра любого фильма – поцелуй… да, пожалуй, тайком целоваться с Кармен было приятно, но в пятнадцать лет, привычно прислушиваясь к своему телу, так и не поймёшь: это та самая любовь? Или всё-таки нет?

– Мальчишки вы! Что бы вы понимали в любви? – многозначительно закатывал глаза болгарин Румен. – Небось, «Плейбоя»-то в руках не держали? А если уж говорить об античности… могу вас кое-чему поучить, детки! Все эти ваши девчонки… ну их! Бывает и другая любовь… что скажешь, а?

Он подмигнул новичку: чех Любомир Кафка (никто не заинтересовался знаменитой во всём мире фамилией!) присоединился к ним в выпускном классе, приехал на усовершенствование, на один год.

Старше всех, красивый и эффектный, он уже был звездой – или так казалось? У него был опыт работы в театре, он был хорош в классическом танце, стал лучшим в их классе. Они все смотрели на него с обожанием, снизу вверх: не Барышников, конечно, но всё же… и педагоги хвалили его, и когда американцы приехали снимать свой фильм, то ни у кого не было сомнения, что Кафка будет там в одной из главных ролей.

Любомир Кафка и Михаэла Черна. Репетиция

…Этот и несколько других фильмов – это, увы, едва ли не всё, что сохранилось для будущего от прекрасного Любомира: его давно уже нет, умер рано, в Германии, недолго побыв звездой. Та же «чума ХХ века», что унесла Фредди Меркьюри и многих других…

Они казались такими свободными, раскрепощёнными, взрослыми: иностранцы, из другого, хотя и социалистического мира, им, казалось, было доступно что-то особенное… какой-то «Плейбой», какая-то другая любовь, о чём всё это?

– Ничего не скажу, мой юный друг! – ответил болгарину Любомир. Как-то так ответил, что стало понятно: эта тема закрыта, обсуждению не подлежит. – Ребята, после стипендии – как всегда? И я с вами!

Кафка уже слышал об этой «балетной» традиции: в день стипендии весь класс совершал непременный обряд – своего рода праздник непослушания. Они, вечно сидящие на диете, точно знающие, сколько калорий в каком продукте, вечно озабоченные лишним весом, раз в месяц пускались во все тяжкие: позволяли себе объедаться сладостями.

«Обжорство» начиналось в «Метрополе» на Садовой: там были фантастические булочки с взбитым кремом, ах и ох! Да и пирожки из «Метрополя» славились на весь город. Потом шли дальше, на Невский – в знаменитое кафе-мороженое «Лягушатник». Официально оно звалось как-то иначе, но зелёные плюшевые диваны действительно наводили на мысль о лягушках, и весь город называл кафе только так. В «Лягушатнике» всегда было полно студентов, там стояли конусы с газированной водой, подавали несколько сортов мороженого в металлических креманках и даже шампанское – незатейливая советская роскошь.

Здесь не засиживались: надо было выполнить обязательную программу.

Следующим пунктом было кафе «Север»… ленинградцам не надо объяснять, что это за место! Вася знал о «Севере» от Мамы, во времена её молодости он назывался на иностранный манер «Норд», и она с детства обожала тамошние пирожные.

…В последние годы жизни Олимпиада Васильевна часто просила сына принести ей пирожные из «Севера»: забывала, что всё уже не так, как раньше. Откусывала, огорчалась, откладывала, не доев. Вспоминала былые времена: когда-то в «Севере» были невероятные эклеры…

А какими вкусными они казались вечно голодным, ограничивающим себя во всём будущим артистам балета! В конце маршрута была «Булочная» в китайском стиле – в ней ели булочки и «полоски»; девочки любили сладости больше, но и мальчики не отставали… думали ли они о любви? Разве они могли о ней не думать?

Программки Выпускных концертов в Октябрьском и Кировском, 1976

Вася. Ленинград, 1978

Они выросли среди романтических сказок, они учились выражать любовь – жестами, движением, всем телом; они рано осваивали искусство изображать нежность, увлечение, страсть – испытывали ли они всё это в своей собственной, не театральной жизни?

Они много говорили о любви: жили в своём замкнутом мирке, все на виду, не спрячешься, не утаишь – счастливые глаза, улыбки, поцелуи в недолгом, редко возможном уединении. Потом все говорят: «Вася и Кармен»… и пусть!

Когда в училище стали шептать: «Вася и Кафка…» – это было странно, неожиданно и непонятно: о чём они?!