Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях

Если опять пришло время доносов, наушничества, если и в балет проникают идеология и бюрократия, то, как ни ужасно, его карьера, его талант могут быть загублены, это же так просто. Не принять его в театр, не давать ролей, не выпустить на гастроли – а через несколько лет такой «жизни вполноги» можно не удержаться, потерять форму, впасть в отчаяние… храни его Бог, моего младшего!

Но разве можно было представить себе, чтобы он согласился?

В семнадцать лет на такое соглашаются только совсем бессовестные, а её сын был прямым и честным, как он мог предать самого себя? Да и понимал ли он, в какие игры играет? Как велики ставки в этой игре с системой? А если бы понимал – пошёл ли бы на компромисс?

Кто знает, может, всё и обойдётся, не стоит раньше времени переживать, думала Липа. В училище без конца кадровые перестановки, неразбериха, новую директрису тоже могут уволить, за ней последуют и все остальные клушины… вот будет распределение – и посмотрим.

Будем надеяться, что этот разговор не станет непоправимой ошибкой.

Он один из лучших в выпуске, у него высокие оценки по специальности, его портрет постоянно на доске почёта – его должны автоматически распределить в Кировский… или хотя бы в Малый.

Конечно (Липа понимала), был ещё фактор роста, и он был против Васи.

Он был невысоким: в неё саму пошёл, не в отца – тот-то в молодости был статным, видным, классическим красавцем, спортсменом, все девушки заглядывались, а рост и сейчас, в возрасте и после всех его болезней, не спрячешь.

Принцы советского образца должны были быть если не типичными русскими богатырями, то уж точно не маленькими: этот стандарт был общепризнанным. Девочек тоже отбирали очень жёстко; над многими, даже тоненькими, трудолюбивыми и способными, годами висела угроза отчисления: «некрасивое», на чей-то вкус и взгляд, лицо – это был приговор. К лицам юношей были более снисходительны, но рост, мощь, фигура… Васе постоянно советовали есть морковку, чтобы подрасти; он вечно грыз её (чего не сделаешь ради балета!); Мама и Бабушка тёрли её, отваривали, тушили…

На Западе, о котором тогда знали не так много, были совсем другие критерии, там и невысокий изящный юноша мог надеяться стать Принцем – Вася понимал, что его одноклассники из других стран, вернувшись домой с дипломом Вагановского, будут иметь куда больше возможностей…

Интересно, что, даже думая об этом, он никогда не примерял на себя не то чтобы возможность – вероятность «невозвращения», отъезда за границу.

Судьба казалась такой ясной: только наш, ленинградский балет, только Кировский (или Малый), только работа, только собственные усилия, новые попытки, новые постановки… ну и морковка, да. Они с Мамой верили в морковку – помогла ли она ему?

Трудно сказать: он, конечно, подрос, был невысок, но не настолько, чтобы это бросалось в глаза, ему несложно было подобрать партнёршу, и ко времени выпускного он был одним из лучших танцовщиков курса. Ему уверенно прочили место в труппе одного из двух лучших театров: пусть не Принц, но солист или корифей – не меньше.

На комиссии по распределению председательствовала Клушина.

Вася почти забыл о прошлогоднем разговоре с ней – старался забыть, обходил её кабинет и партком стороной… им с друзьями все, входившие туда, казались потенциальными доносчиками, стукачами!

Что она ничего не забыла, он понял практически сразу: так она на него глянула… может быть, стоило тогда отказать ей как-то помягче, подипломатичнее? Или сделать вид, что согласен, промолчать, схитрить? Ладно, что сделано, то сделано, ни о чём не жалеть, это в прошлом – а сейчас решается его будущее, и какой бы злопамятной ни была Клушина, вряд ли она сможет что-то испортить.

Его высокие оценки говорят сами за себя и затмевают невысокий рост, у него отличные рекомендации, его поддерживают лучшие педагоги, он столько уже станцевал…

Не может быть.

Он вышел с заседания комиссии оглушённый и потерянный.

Держал спину и лицо, пытался осознать.

Его – не – берут.

Его не принимают ни в Кировский, ни в Малый… они сто раз обсуждали это с педагогами, учащиеся его уровня распределялись туда автоматически…

«Вася, не может быть! Как же так?» – все были в недоумении.

Друзья утешали; Мама безуспешно прятала слёзы; педагоги преувеличенно бодро советовали не падать духом, но ничего не объясняли.

Было странное чувство бездомности: выйти за порог родного Вагановского – и не войти ни в одну желанную и, казалось, открытую, ожидавшую его дверь? Как котёнок Фомка, вышедший из своего подвала и оказавшийся на непонятной тёмной лестнице…

Надо было срочно искать какой-то приют.

В училище шептались за его спиной – друзья шёпотом выдавали ему эти тайны: это Клушина, Вась, это всё она! Говорят, написала что-то такое руководству театров… идейное. Мол, ты неблагонадёжный, муть какую-то! А они же сейчас всего боятся, против парткома ради тебя не пойдут, сам понимаешь! Держись, Васька, прорвёмся!