Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях

Вспоминался зимний лагерь в Толмачёво, где они получали короткую передышку: десять дней можно было просто бегать, отдыхать, не бояться сделать лишнее или неправильное движение, играть в снежки, как все дети… через много лет Принц из его екатеринбургского балета «Катя и принц Сиама» будет втянут в игру в снежки: ничто не проходит. А ещё позже, в Берлине, дети двадцать первого века, танцующие в его «Щелкунчике», скажут, что не умеют играть в снежки, что девочки не знают, как укачивать куклу… «Вот у кого потерянное детство, боже мой!.. А мы были очень счастливы!»… Ах, эти каникулы зимой, и летний отдых в пансионате для тех, кто был занят в спектаклях Кировского: весь день можно бездельничать и гулять, а вечером танцевать… но закончилось детское счастье.

Все поздравляли его с окончанием ЛАХУ.

Впереди было неизвестное и не такое блестящее, как он ожидал, будущее; друзья разъезжаются кто куда; уедет в свою далёкую Мексику милая темноглазая Кармен (нет, ничего серьёзного, но было приятно чувствовать себя любимым!); педагоги будут с той же любовью и тем же вниманием заниматься с новыми учениками… он чувствовал себя растерянным перед собственной, внезапно обрушившейся на него взрослостью и очень одиноким.

Предстояло начинать какую-то новую жизнь и строить её самому.

Хорошо, что хотя бы Клушина осталась в прошлом – он не мог и предположить, что так просто история с Клушиной не закончится, всё ещё впереди.

– И дальше у вас с ним, конечно, будет любовь? – недовольно морщится редактор. – К этому всё идёт, так?

– У меня – с ним?! С чего вы взяли? Вовсе нет, при чём тут любовь?! Это не любовный роман, а я просто автор!

– «Просто автор» не пишет с таким нескрываемым восхищением. Как мы это будем печатать – сплошные восторги? И эти ваши небрежные упоминания его «девочек», с которыми якобы ничего никогда… Вы, насколько я понимаю, с ним знакомы и вместе работали?

– Ну да, мы работаем, но… я пишу всё, как есть, Вася – мой друг, и я им восхищаюсь как балетмейстером, как талантливым человеком, и никакой любви!

– Кстати, нехорошо, что уже пять глав, а никакой любви. Читателю скучно станет: балет да балет, а ведь там должна быть такая красивая любовь…

Ну хорошо, пусть будет любовь.

Картина пятая. О любви

Он был влюблён всегда, постоянно.

Восхищение красотой, любование чужими движениями не покидало его.

Он влюблялся в педагогов, в балерин на сцене – и с той же силой в их партнёров; в этой любви не было ничего плотского: тело для человека балета – это совсем не то, что для непосвящённых.

Тело не тайна, тело – инструмент, его нужно изучать, разглядывать, видеть его красоту или несовершенство; нужно учиться им владеть; нужно и можно прикасаться к чужим телам и стать равнодушным к чужим прикосновениям… тело должно служить главному, а главное – танец, искусство… какая любовь?

Можно было влюбиться в девочку – залюбовавшись удачным исполнением, а через пять минут точно так же восхититься другой, и только это – умение той девочки взлететь или замереть в арабеске играет роль. Привычка смотреть на себя в зеркало, любовь и интерес к собственному телу, любование телами и мужчин, и женщин – может быть, что-то подобное доступно пониманию художников? Для которых тело – это только натура, объект искусства, в который можно беззаветно и безответно влюбиться – на период работы над картиной.

«Дети с театральной улицы» – в начале этого фильма стайка совсем юных воспитанников Вагановского бежит, легко взлетая в прыжках, по песку Финского залива; беспечные на вид, счастливые дети: мальчики и девочки, меньше всего, как ни странно, думающие о любви.

Они танцевали любовь, ведь все балеты, почти все танцы мира – они о любви, и только о ней. Но в реальной жизни они учились любить гораздо позже, чем их ровесники. Для них не существовало телесных тайн, они росли друг у друга на глазах: бегали полуодетыми по коридорам, раздевались и одевались за кулисами, стыдливость… да им было не до неё, о чём вы?

Кармен – Альварадо Бремер

При этом они были невинны в гораздо большей степени, чем обычные школьники: тело не было для них чем-то стыдным, запретным, но не было и предметом вожделения; им нужно было нечто большее, чем тело и физическая красота, чтобы влюбиться.

На уроках делали поддержки: мальчики привыкали держать партнёрш, они не думали о том, девочка это или мальчик; никому из них и в голову бы не пришло просто так, не ради танца положить руку девочке на коленку. Разве что чисто по-дружески… а для дела они держались за все места: талия, ноги, спина… ничего запретного.

Античная невинность и естественность.