Хореограф

– Анатолий Андреевич, мы не можем его оставить. Неоказание медицинской помощи нуждающемуся карается законом.

– Ладно, тогда считайте, что я испугался кары. Мне, знаете ли, тоже надоело ходить оплеванным! Он же меня ударил, представьте! Прилюдно!

– Вот как? Можно поинтересоваться, за что? Если это имеет отношение к причинам кризиса.

– Имеет, имеет. Я тогда как раз в эту причину и ткнул его носом. Ну и огреб!

Бекетов приготовился слушать. Но спонсор вдруг пошел на попятный.

– Нет, извините. Все-таки это очень личное.

– Анатолий Андреевич, я – не посторонний человек. Не журналист из «желтого» издания. Я – его лечащий врач.

– Да знаю! Но не могу сейчас. Может, позже. Слушайте, вы же – не следователь, чтобы обходные маневры предпринимать. Спросите его самого!

Он меня будет учить, разозлился Бекетов, досадуя о сорвавшейся с крючка рыбине. Что-то тут не так. Чего он распсиховался? О собственном реноме печется? И за что можно ударить спонсора? И при этом не потерять финансирование…

46

Хореограф ощущал тревогу и даже догадывался о ее причине. Какая-то недосказанность, как не оплаченный счет, беспокоила его. В этот вечерний час он лелеял свое одиночество в компании лэптопа. Конечно же, не удержался, нашел в сети новые видеозаписи мальчишки. Просто так, из праздного интереса. Не стал на сей раз слушать, а решил почитать отзывы на музыкальном ресурсе.

Комментарии молодняка, неожиданно задетого, были смешными и одновременно искренними и точными по ощущениям:

Это умопомрачает!

ОООй, ну прям комбоо

и песня вах

и он сас..

и спел как… бог?

А у меня мандраж уже начался… Как принять… стоя, сидя, лёжа?

И вдруг потрясенное и пылкое:

«Душа – Космос!!! Лети, и тебя примут… только чувствуй».

Кто-то следит за его полетом и летает вместе с ним… Восходит к его «космосу» в своих формулировках.

Конечно, это были не те отзывы, что писались о спектаклях Марина в специальных изданиях людьми, разбиравшимися в балете, – отлично сформулированные, свидетельствующие о высоком профессионализме пишущего. То были комментарии скорее эмоциональные, чем вдумчивые. Ну, что ж, кому-то он показался небожителем, а он, хореограф, знал его другим: до смешного озабоченным своей внешностью, стесняющимся своего щуплого тела. Рассудительным, да – этого не отнять, тонким, глубоким, но одновременно грубым и непредсказуемым. Порой по-детски деспотичным и по-юношески язвительным. Испорченным, как сказала бы матушка. Или это он сам был испорченным? Если умный человек предается порокам, значит, где-то, внутри него, произошел сбой. Сбой настроек. Можно ли винить человека за это? Человек не властен над своими настройками. Настройки – дело божье. Следовательно, и пороки – весьма условны. Тем более, не причиняющие вреда окружающим.

Видеозапись оказалась не знакомой Залевскому и представляла собой полный концерт артиста в одном из городов. Кто-то из поклонников выложил эти концерты в сеть. Марин скачал их все до единого. Сам не знал, зачем это сделал. Не мог себе объяснить. Да и не спрашивал себя. Просто сделал. Например, из любопытства. Хореографа заинтересовало, чем именно заслужил артист столь лестную и неординарную оценку. И еще потому, что вдруг узнал свой молочный джемпер на нем. Интересно, с каким чувством он его носит?

Он показался Марину очень усталым и не совсем здоровым. Все композиции были разными по настроению, некоторые – отнюдь не идеальными по исполнению. И это вызывало у Залевского досаду, если не сказать – раздражение. Да, живое искусство – вещь сиюминутная. Ты творишь здесь и сейчас. В том состоянии, в котором застигло – болезни, горя, гнева, радости или мучительной пустоты, и на той волне, которая несет тебя в эту минуту. И все же… и все же… Нельзя позволять себе… Надо уважать публику, да и самому не подставляться так опрометчиво. В этом и состоит мастерство: в отточенности, отшлифованности каждого номера, в доведении его до совершенства! Что с ним? Много нового материала и мало репетиций? Вот он ушел в импровизацию, не слишком удачную, захлебнулся последней нотой. Намудрил. Наверняка, неосознанно – что-то было не так с настроем: где-то глубоко внутри билось нервное, растрепанное чувство… Руки метались сами по себе – резко, вопреки звучанию… А на лицах зрителей – огорчение, почти боль. Почему они прощают ему? Публика, готовая замечать каждый промах артиста, насмешничать или изощряться в критике, переживает за этого птенца, не думает о том, что он не напел на потраченные ими деньги.