Хореограф

Тем временем Бекетов исследовал в своем кабинете содержимое лэптопа Залевского. Наряду с видеозаписями его собственных постановок и балетов других хореографов, он обнаружил множество аудиозаписей, что тоже вполне укладывалось в рамки профессиональных интересов. Но было и кое-что горячее: прежде всего – большой альбом фотографий не знакомого психиатру парня. И внушительное количество его видеороликов. Что до фотографий, то сделаны они были, несомненно, с чувством. Он бы даже сказал – с любовью. Фотограф не просто снимал, а любовался объектом съемки. Что именно могло его так вдохновить? И в лице парня читалось столько чувств, столько нежности и ожидания… Ожидания чего?

Когда же дошла очередь до видеозаписей, Бекетова повело. Что-то здесь было не так. Не так, как он привык, не так, как он себе это представлял. Чем дольше слушал, тем выше поднимались его брови. Странный парень. Певцы, был уверен психиатр, это такие ряженые люди в телевизоре. А здесь… Он вглядывался в лицо поющего юноши и пытался понять, в чем, собственно, дело. Отнюдь не смазлив, не брутален. Какие там нынче критерии естественного отбора? Но его сумеречный образ – подспудной внутренней силы и наполненности – непостижимым образом притягивал взгляд. И цепко держал мощный зрительный контакт: глаза в глаза – невозможно вырваться. В эмоциональном надрыве артист шаг за шагом восходил к экстатическому состоянию. И это его восхождение воздействовало на психиатра неведомым ему ранее образом. Музыка, голос, сам певец и все то странное, что он вольно или невольно проделывал со слушателем, фактически меняло морфологию сознания. Эффект был кумулятивным. Так вот, значит, на каком фугасе подорвался хореограф!

Бекетов машинально скреб пальцами голову. Черт! Он же – профессионал! Как же это его так закрутило? И как теперь открутить обратно? Как вернуть себя в рабочее состояние? Да, творческие люди – особая статья. Что-то с ними определенно не так. Или это новое поколение таким уродилось? Позволяющим себе… открытые чувства… прилюдно… Всё – на продажу… Или себя – на растерзание? Черт их разберет!

Тыкал негнущимися пальцами в телефон, едва попадая в нужные цифры – звонил Алтухеру.

– Тебе знаком такой исполнитель? Паренек из талант-шоу…

– Впервые слышу. Мне танцев хватает.

– Миш, ответь мне на один деликатный вопрос: Марин эээ… предпочитает мужчин?

– Сережа, мне это доподлинно не известно. Он меня в свои романы не посвящает, и не афиширует их. Я ему – не наперсница, не дуэнья. И за его моральным обликом не слежу.

Сергей Геннадьевич подивился преданности казначея.

– Миша, что ты там елозишь? Я ведь не из праздного любопытства вопрос задаю.

– У меня сложилось впечатление, что он любит всех. Особенно умных, красивых и талантливых. Скажи, ты видел в нашем вертепе других? И они все в него влюблены. Каждый по-своему. И даже я. Чистой платонической любовью.

– Он только танцоров любит?

– Да говорю же тебе: он не афиширует. Я и за наших-то не поручусь, а уж чужие… Никаких чужих парней я с ним никогда не видел.

– А у него есть дети?

– Нет. Во всяком случае, мне о детях ничего не известно. Алиментов не платит. Жена была, да. Но давно.

– Понимаешь, я нашел человека, который играет или играл особую роль в его жизни. И этот человек, возможно, его сын. А если не сын, то, сам понимаешь, – большая любовь. Безответная, похоже. Или там вообще что-то непонятное. Я даже думаю, что «Блудный отец» – это о нем.

– Я ничего исключить не могу. Скажу только, что из последнего отпуска он вернулся сам не свой. И нагородил эти постановки. И бешеный был. Ты закончил с его компьютером? А-то он куда-то делся. Проворонил я его. Боюсь, что домой поехал, а я не сразу засек. Подожди, у меня вторая линия. Сам звонит. Небось, обыскался лэптопа.

Услышав в трубке незнакомый голос, Алтухер спинным мозгом почувствовал нехорошее, спросил, где хозяин телефона. Ему велели представиться, а затем и приехать в квартиру хореографа. Финдиректор переключился на Бекетова.

– Сережа, беда!

Из двора Залевского им навстречу выруливала «Скорая», и Алтухер сразу понял, что машина эта имеет к еще не известному им происшествию самое непосредственное отношение. Ноги враз стали ватными, взмокли пухлые ладошки.

Квартира хореографа выглядела так, будто накануне она стала эпицентром смерча. Встретивший их полицейский велел «обождать на кухне». Они сидели за столом, поглядывая на порожнюю бутылку виски, валявшуюся на полу, и слушали доносившийся из-за стены рассказ соседки про то, как изнемогала она от его беготни по квартире, как летали и бились об стены предметы, как выл Залевский, словно раненный зверь, а потом затих. И она почему-то не обрадовалась затишью. Наоборот, ей стало страшно.

– Вы не подумайте, что меня шум раздражал! Просто никогда ничего подобного у него не происходило! Он ведь такой человек! Я просто подумала, что вдруг это драка, вдруг его убили? Ну и позвонила вам.

– А вы слышали посторонние голоса из его квартиры?

– Нет, нет! Только этот вой нечеловеческий. Страшно стало… Жутко!