На специальном столе из цельного куска дерева лежал мальчишка. Жилистый человек, обозначенный на табличке при входе как тибетский знахарь, колдовал над телом и головой клиента, не прикасаясь, шаманя, производя пассы руками. Залевскому казалось, что парень впал в гипнотический транс. Хорошо, очень хорошо, думал хореограф, пусть он чуть-чуть расслабится, отдохнет от своей войны, от своего мучительного сиротства и горестей надуманного несовершенства. Но в этот момент, на самом пике размышлений Марина, парень поскреб зачесавшийся нос. Лекарь замер. Покачав головой, он возобновил процедуру, которая выглядела теперь несколько иначе. Он словно омывал голову клиента и вскоре перешел к прямому контакту. Теплая паста, которую он наносил на тело мальчишки, имела цвет корицы и пахла соответственно. Руки лекаря, казавшиеся поначалу тонкими и слабыми, способными только на пассы в воздухе, мощно двигались теперь по телу клиента по одному ему известным линиям. Залевскому захотелось узнать, что это за линии. Все сведения, касавшиеся тела, должны были непременно открыться ему во всей полноте. Это был не обычный массаж, которым он баловал себя тут каждый раз. Да и знахаря этого он видел впервые. Марину казалось, что он заряжает пациента какой-то неведомой силой, особой энергией, нажимая пальцами на невидимые, ускользающие от постороннего глаза точки и очерчивая незнакомые ему параллели и меридианы ребром ладоней.
По окончании сеанса знахарь обернул мальчишку чем-то вроде кашаи и, легко подняв, перенес на кушетку. Тот спал. Лекарь посмотрел на него и улыбнулся. А затем пригласил на массажный стол Марина. Да, было бы здорово прояснить картину на себе. Обучение в процессе, так сказать… Стол оказался теплым, как тело. Словно живым. Залевскому захотелось его обнять. Это была его последняя мысль, последнее впечатление до конца процедуры – хитрый лекарь отключил его сознание.
Залевский проснулся первым. Свет за окнами тускнел, в комнате курились благовония. Марин встал с массажного стола, на котором оставил его щуплый знахарь, и смотрел на спеленатого мальчишку. Его вдруг поразила какая-то райская отрешенность от мира в его лице и витающая улыбка, как будто он заново родился – теперь уже для счастья, для всеобщей любви. Он казался Марину нездешним, не земным.
Хореограф, ежегодно дававший перед Рождеством благотворительные спектакли в пользу детских приютов – как бы извиняясь за личное неучастие в процессе производства и воспитания, наслышан был от тамошнего персонала, что из десяти младенцев-подкидышей выживает один. И гибнут они не от недостатка ухода и врачебной помощи, а от физического ощущения своей ненужности этому миру. И сердобольные няньки помогают выжить тем, к кому особенно прикипели: приматывают младенцев к своим спинам, и носят их, чтоб они чувствовали человеческое тепло, чувствовали, что нужны кому-то. Наверное, этот малый постоянно ощупывает пространство вокруг себя в поисках тех, кому он нужен. Даже нажив поклонников и какое-то близкое окружение, он не верит, что они с ним – навсегда. Он копит людей впрок, про запас, как переживший голод набивает припасами кладовую.
Парень открыл глаза, словно услышал мысли Марина, завозился, пытаясь «распеленаться». Помощница массажиста внесла чай. Теплый, желтоватого оттенка напиток имел вкус незнакомый, не слишком приятный.
– Я не буду это пить. Рыбой воняет.
– Да, есть такой сорт чая, – вспомнил Марин. – Но думаю, что выпить стоит, если знахарь считает, что так следует завершать процедуру. Как тебе массаж, кстати?
– Столбы, столбы, столбы, провода, провода, провода, короткое замыкание.
Марин рассмеялся.
– То-то я думаю, что-то знакомое…
Покидая кабинет лекаря, Залевский увидел в приемной панно на стене. Как это он мог не заметить его при входе? Панно представляло собой карту мира, выполненную в традиционной индийской манере. Там не было границ и государств. Черт его знает, что отражала эта пестрая карта. Но почему-то сразу становилось понятно, что это именно карта мира – возможно, того мира, который доступен взору лишь немногих избранных. Например, взору тибетских знахарей.
21